Мясной Бор

«Что же происходит, — горестно думал Мерецков, сидя в „дугласе“, который утром 24 апреля поднялся с маловишерского аэродрома и взял курс на Москву, — почему судьба мне ставит подножку в решающий момент? Может быть, это расплата за предыдущее везение? Ничего себе везение — одиночная камера и ночные допросы… Ладно, забудь об этом, не имеешь права помнить, по крайней мере сейчас, когда идет война. Ведь у тебя было и Лодейное Поле, и Тихвин, и возможность проверить на практике придуманный тобой маневр: бить немца по трем сходящимся направлениям. И ведь получалось! При тех силенках получалось… А что сейчас? Как могла Ставка пойти на подобное безумие? Толстой говорит о Кутузове: тот обладал способностью созерцать события. Как там князь Андрей сказал: „Он ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит“. Да, Кутузов мог не позволить повредить русской армии. А что могу я? Может быть, смириться и стать послушным орудием в руках провидения, которое в наше время называется „товарищ Сталин“? А что еще остается делать? Ведь я уже пытался помочь ему, да и всем нам, выйти из июньского воскресенья с меньшим для Отечества злом…»

Он вспомнил вчерашнее утро, когда ему доложили, что прибыл генерал Хозин. «Чего это вдруг? — подумал тогда Мерецков. — Ни сам Хозин не предупредил меня, ни Ставка… Наверно, приехал для координации общего наступления на Любань. Буду просить у него Пятьдесят четвертую армию. Пусть отдаст Федюнинского нашему фронту».

Генерал-лейтенанта Хозина Мерецков знал достаточно хорошо, но в близких или товарищеских отношениях оба генерала не были. Когда после известных перемен в руководстве РККА как грибы после дождя стали появляться новые люди и уверенно занимать освободившиеся посты, генерал Хозин ни в чем особенном не преуспел и, по слухам, считал себя обойденным. Звездный час его пришел, когда в сентябре 1941 года Жуков отправился в Ленинград, имея в руках записку Сталина, в которой тот приказал Ворошилову сдать подателю сего бразды правления фронтом. С собою Жуков прихватил двух генералов — Федюнинского и Хозина. И когда позднее Сталин в аварийном порядке затребовал Жукова спасать Москву, тот оставил на посту комфронта Ивана Ивановича, которого тянул наверх с Халхин-Гола, а Хозина бросил командовать 54-й армией. Там был снят с поста командарма Маршал Советского Союза Кулик, позволивший немцам отрезать себя от Шлиссельбурга и потому разом сменивший большую звезду на две маленькие, превратясь в заурядного генерала.

Когда немцы, опередив наступление Ленинградского фронта, намеченное на 20 октября, за четыре дня до этого рванулись к Тихвину, намереваясь соединиться с финнами на реке Свирь, Федюнинский резонно заопасался по поводу собственной участи. В тот же день, 16 октября, он стал просить Ставку поменять его с Хозиным местами. Так Михаил Семенович занял высшую командную должность, до которой его, увы, не подняли в мирное время.

Теперь Хозин появился в кабинете Мерецкова, и тот удивился нескрываемой радости на лице соседа. «Чего это он сияет?» — недоуменно подумал Мерецков, знавший об отсутствии у генерала особых к нему симпатий.

— Здравствуйте, Михаил Семенович, — радушно сказал Мерецков, двинувшись навстречу Хозину. — Какими судьбами?

— Вот, — забыв ответить на приветствие, произнес Хозин, не в силах сдержать торжествующей улыбки.

Он достал из кармана и протянул Мерецкову листок бумаги.

И тогда Кирилл Афанасьевич, не веря глазам своим, прочитал директиву Ставки Верховного Главнокомандования от 21 апреля1942 года. Москва ликвидировала Волховский фронт, а его четыре армии передавала генералу Хозину. Образовывался единый Ленинградский фронт в составе двух направлений. Ставка отдавала Михаилу Семеновичу под начало девять армий и две армейские группировки, находящиеся на пяти изолированных друг от друга территориях, а если считать и позиции 2-й ударной, то и в целых шести местах.

«Как он со всем этим управится?» — подумал Мерецков.

Большого усилия стоило Кириллу Афанасьевичу сохранить невозмутимость. Кому-кому, а Хозину не даст он повода говорить потом, что Мерецков растерялся от этакой вести. Сам Михаил Семенович хорошо помнил, каким жалким выглядел Ворошилов, когда прибывший в Смольный Жуков прямо на заседании Военного совета вручил маршалу сталинскую записку. Ему хотелось бы повторить тогдашнюю ситуацию, проиграть ее сызнова, но теперь уже с самим собой в главной роли, в сентябре он был молчаливым статистом. И Хозин не скрывал разочарования. Но сейчас они были с Мерецковым вдвоем, и хозяин принял новость, лишающую его должности, будто так оно и разумелось. Не дрогнул, не спросил растерянно: «Как же так?..»

— По этой директиве мне и Балтийский флот подчинен, — некстати сказал Хозин.