— Ничего, ничего, — улыбнулся Черный Генрих, и стекла его пенсне злорадно блеснули. — Мне и отсюда хорошо видно, из-за твоей спины, партайгеноссе Геббельс.
«Проклятый дьявол!» — мысленно выругался доктор.
Тем временем раздались воинские команды, грянул оркестр, размещенный слева от мавзолея. Стоявшие лицом к фюреру солдаты и офицеры повернулись теперь к Бранденбургским воротам. Начался парад.
Впереди сводных колонн армейских подразделений шли командиры и знаменосцы. Все войска были в касках и вооружены карабинами. На подходе к мавзолею солдаты переходили на парадный прусский гусиный шаг, менялся ритм движения, сплошное море металлических касок вдруг начинало ходить волнами, вызывая ощущение неодолимой мощи вермахта.
Эмоциональный Геббельс испытывал искренний восторг, он чувствовал, как грудь его переполняет необыкновенная радость от сопричастности к всемирно-историческим событиям, которые вершит гений фюрера. «С такими солдатами Германия утвердит идеи национал-социализма не только на берегах Индийского океана», — растроганно думал Геббельс. Он искоса поглядывал на Гитлера, видел, как весел и оживлен фюрер, обменивающийся короткими замечаниями с Герингом, который стоял по другую сторону кресла, почтительно, хотя и соблюдая достоинство, наклонялся к вождю.
С той же стороны, уже за рейхсмаршалом, в группе высших военачальников находился и Франц Гальдер, прибывший на празднование в Берлин. Настроение у начальника генерального штаба было отнюдь не праздничное, хотя на бесстрастном лице его никак это не отражалось. Два предыдущих дня он провел в военной академии, где ужинал с офицерами-слушателями и давал завтрак в честь преподавателей, там и поделился с ними информацией о положении на фронте. Речь шла о развертывании стратегической операции, и фюрер требовал сосредоточить на главных направлениях будущего наступления максимальное количество резервов. Гальдер понимал, что Гитлер поставил на карту. Фюрер постоянно твердил в кругу приближенных о необходимости летом сорок второго года полностью разгромить Красную Армию. Сам Франц Гальдер серьезно сомневался, что это возможно. И его удручало, что во время встречи со старыми знакомыми, преподавателями академии, он почувствовал: они разделяют его сомнения. Нет, разумеется, никто не говорил подобного вслух. Но, опытный военный, Гальдер понял это и по задаваемым ему вопросам, хотя внешне они носили безобидный характер, и по осторожным фразам академиков, скрытый смысл которых был ему хорошо понятен.
Сейчас, спокойно наблюдая, как маршируют перед мавзолеем Гинденбурга немецкие солдаты, Гальдер знал: для многих из них это последний парад в жизни. Он вспомнил, как год тому назад вернувшийся из Москвы полковник Кребс представил ему доклад о боевом состоянии Красной Армии. Незадолго до этого, на совещании у фюрера 30 апреля 1941 года, Гальдер снова поднял вопрос о том, чтобы не начинать войну против русских, не накопив достаточных сил.
Настойчивость Гальдера вызывала у фюрера двойственное чувство. С одной стороны, предостережения, исходящие от генералитета, призывы действовать осмотрительно давали Гитлеру возможность в любой подходящий момент прибегнуть к сигналу «Аль гона» и отменить операцию «Барбаросса». К этому могло привести нечто экстраординарное, может быть, некая неожиданность во внешней политике Сталина, его решительный выпад, которого Гитлер ждал до тринадцати ноль-ноль 21 июня 1941 года. Ведь вовсе не случайно план «Барбаросса» начинался фразой: «На тот случай, если Россия изменит свое теперешнее отношение к Германии, необходимо принять в качестве предупредительных все меры, которые позволят… разгромить Советскую Россию в одной быстротечной военной кампании».
Директива по стратегическому развертыванию сухопутных войск на Востоке по этому плану была подписана главкомом фон Браухичем 31 января 1941 года, и Гитлер до самого последнего балансировал между «Альтоной» и «Дортмундом», склонившись, в конце концов, к последнему варианту.