Мясной Бор

Поняли командиры, что надо сменить позиции, иначе снова накроют. Так и сделали, никого не потеряли в этот раз. Полк двинулся к железной дороге и на станции наткнулся на крепкую оборону. Тут полегло много народу, и вскоре патроны, а их опять дали только по две обоймы на винтовку, почти кончились. Попытка с ходу выбить противника из оборонительных укреплений не удалась, пришлось отойти. Но теперь немцы перешли к преследованию. Отстреливаться было уже нечем, и бойцы в беспорядке рассеялись в лесу.

Едва оторвались от автоматчиков, раздались разрывы снарядов — это противник открыл заградительный огонь, не давая им беспрепятственно отойти. Свернули в сторону, но немцы снова их настигли. Петляли в лесу, как офлаженные охотниками волки.

На третьи сутки беспрестанного движения по снежной целине стали спать на ходу. Командиры отобрали наиболее сильных бойцов, велели им поднимать упавших в снег красноармейцев и ставить их на протоптанные уже тропинки. Кого подняли, а кто так и лежит там до сих пор…

Прошло четверо суток, вышли к кострам, они горели только днем, за огонь в ночное время расстреливали на месте. Очумевшие красноармейцы шли на костры, протягивали руки к огню и падали, ничего уже не ощущая, в пламя. Загоралась одежда, но усталость была сродни наркозу, когда осознания происходящего не возникало. Никонов видел, как боец с обгоревшими кистями рук в истлевших от пламени валенках — из них торчали обугленные пальцы, с перекошенным в бессмысленной гримасе лицом зачерпывал остатками ладоней снег и бросал его зачем-то на огонь. Когда штаб полка, следовавший за боевым охранением, вышел на эти костры, для многих чудовищный этот сугрев был уже роковым.

— Затушить костры! — приказал комполка, а кого можно было спасти, оттащили подальше.

…Через пятеро суток силы кончились вовсе. Люди падали в снег, и никто уже поднять их был не в состоянии, замерзали. Когда ночью вдруг остановились, упал и Никонов. Но тут ему улыбнулось фронтовое счастье. Вообще-то ему постоянно везло, у Спасской Полисти убить Ивана могли десятки раз. И здесь, когда он был уже считай что мертвым, случилась рядом группа вернувшихся из-за линии фронта разведчиков, два из них Ивановы красноармейцы, бойцы его взвода.

— Нечего, лейтенант, в снегу байбайкать, — с суровой нежностью ворчал пожилой мужик по фамилии Зырянов. — На-ко, сухарика пожуй, да поднимайся, поднимайся… Чай, сам сибиряк-охотник, знаешь, что от такого сна бывает.

Пять суток блужданий по лесу да без маковой росинки во рту — тут и сибиряк загнется. Никонов сухарь сжевал и загибаться раздумал. «Надо вставать, — подумал он. — За меня мою работу делать никто не станет. Пока живой — давай воюй, лейтенант Никонов».

Поднялся вовремя, дело ему тут же нашлось. Полк блокировали с двух сторон, немцы открыли огонь, завязалась перестрелка. Что делать? Скоро ведь отвечать врагу будет нечем…

— Собрать оставшиеся патроны! — приказал командир. Все, что нашлось в подсумках, отдали остающимся их прикрывать, а сами стали выходить из-под обстрела. Отошли пару километров, обошли пришельцев и вернулись на старое место, где группа прикрытия лежала вся перебитая,

— Ну, — сказал комполка, — вот что, братцы… Стрелять нечем, а пробиваться к своим надо. Примкнуть штыки! Встретим немцев — возьмем их на «ура». Больше брать не на что… И потихоньку, не поднимая шума, рассчитайсь!

Двадцать человек их от полка осталось.

— Значит, я двадцать первый, — усмехнулся командир полка. — Очко… Пошли, славяне!

Ночь была звездная, мороз жал по-страшному, двигались торопко, мечтали о тепле и горячем чае, про встречу с немцами не думали.

Снова пересекли железную дорогу. Неподалеку от станции увидели огромный костер, вокруг него стояло много немцев, грелись. Командир провел группу в семидесяти метрах от костра, прикинув, что из-за сильного огня их не заметят. Так и получилось. Прошли мимо греющихся у гигантского костра немцев без единого выстрела. Впрочем, с нашей стороны и сделать-то их было нечем. У командира, правда, оставался патрон в пистолете для себя, и Никонов сохранил пару в барабане револьвера.

Вернулись все двадцать один человек на прежние позиции у Спасской Полисти, откуда начался бессмысленный рейд полка. Было два батальона, осталось, как сказал комполка, ровно очко.

Отправили людей за кашей, ее наварили много, и на тех, кто не вернулся, ешь теперь, живые, не хочу… По правилу — кому сколько влезет — умяли по полтора-два котелка. А Гончарук, большой мужик, тихоповоротный, ведро каши схарчил. Народ удивлялся, сочувствовал: пропадешь, Гончарук. Не пропал боец, обошлось благополучно.

И снова полк на переформирование отошел.

32

После совещания в штабе Лебедев подошел к начальнику Особого отдела:

— Мне б хотелось лично участвовать в продуктовой операции.

— Выяснить возможности источника продснабжения? — Шашков понимающе улыбнулся и согласно кивнул: — Сделаем в лучшем виде. Хоть вам и не положено по чину, только я вас понимаю, товарищ…

— Просто Николай Алексеевич…