Мясной Бор

Старший лейтенант неопределенно пожал плечами, но по тому, как он отвел глаза, Руди сообразил, что существованию его в этом мире подошел конец.

«Ну что же, — с тихой грустью подумал он, — когда-то эта свинская война должна была и до меня дотянуться. Хорошо хоть попал в руки интеллигентному человеку». Будущая судьба стала вдруг для Пикерта безразличной. Неестественное равнодушие к тому, что вскоре произойдет, несколько даже испугало его. Пикерт встрепенулся. До того как он умрет, пройдет некое время, и прожить его необходимо достойно.

— Руди лежит здесь, до срока похищенный роком враждебным, — заговорил вдруг по-латыни замогильным голосом саксонец, — кто в роду Пикертов первою славою был.

Олег удивленно посмотрел на него.

— Жить не хотел он, супруг, пережив дорогую супругу, умер как голубь, тотчас вослед за подругой своей.

В стихи Эразма Роттердамского «На смерть Бруно Амербаха» он подставил собственное имя.

— Но я еще не женат, — пояснил Руди Пикерт уже по-немецки, — так что эпитафия несколько неточна, Кружилин усмехнулся.

— Нежные плачут Хариты по нем, трехъязычные Музы и поседевшие вдруг с Честностью Вера сама, — в тон несостоявшемуся богослову ответил командир роты.

— Вы знаете латынь? — искренне удивился Руди. — А как же быть с русским варварством?

— Бывшему студенту подобает лучше знать историю страны, с армией которой он имеет дело. Неужели все немцы думают о нас, как вы?

Руди смутился:

— Нет, конечно… Сейчас я говорю со слов наших пропагандистов. Привычные стереотипы, господин офицер. Мне неплохо известна ваша литература. Пушкин, Гоголь, Достоевский. Я читал историю императора Петра, работы философа Соловьева…

— Вот видите… — вздохнул Кружилин и неожиданно для себя вдруг спросил: — Хотите кофе? Настоящий, не эрзац…

Кофе они добыли в той же машине с продовольственным грузом.

— Степан, — сказал Кружилин, — приготовь кипяток в котелке.

Сержант Чекин находился здесь вроде как в роли конвоира при «языке». Сидел на корточках, с автоматом Пикерта под мышкой, опершись спиной о ствол молодой, но уже искривленной, суковатой сосны. Она росла в одиночестве среди деревьев лиственных пород и потому не имела привычной для сестер своих стройности. Чекин встал и беспокойно посмотрел на пленного.

— Иди-иди, — улыбнулся Олег, — я сам постерегу.

Маленький сержант пробурчал неразборчиво, подошел к Руди и знаком велел расстегнуть мундир. Затем ловко выдернул из брюк Пикерта ремень и, выхватив нож, срезал крючки.

Теперь «язык» должен был придерживать брюки руками.

— Так надежнее, — сказал Степан и отошел в сторону кипятите воду.

— Вы садитесь, — предложил Олег Кружилин ефрейтору, стоявшему перед ним в нелепой позе. — И расскажите, как организована оборона переднего края на участке вашего батальона.

— Вы хотите уйти туда?

Вопрос немецкого ефрейтора был праздным, и Кружилин на него не ответил.

— Может быть, возьмете меня с собой?

— Хотите в русский плен? А как же присяга на верность фюреру?

— По собственной воле в вашу Сибирь я бы не согласился. Но у меня нет другого выхода. Впрочем, вы сами пленники ситуации, и возиться со мной вам ни к чему, я это понимаю… Лишние заботы с человеком, которого считаете смертельным врагом.

— Это так, — согласился Олег. — Надев эту форму, вы стали моим врагом, хотя бы и казались мне лично симпатичным существом. Не будь войны, которую затеял с нами фюрер, мы бы встретились на философском симпозиуме в Йенском университете, где преподавал великий Гегель. Я ведь и немецкий язык выучил, чтобы читать Канта, Шеллинга, Фихте в оригинале.

— И Маркса, — с усмешкой добавил Руди.

— И его тоже, — спокойно согласился старший лейтенант, — Но вместо симпозиума мы встретились вот так… И поверьте, Рудольф Пикерт, я искренне сожалею об этом.

— Мне еще в большей степени по душе предложенная вами альтернатива, — кивнул тот. — Симпозиум по философским проблемам бытия… Моей судьбе не позавидуешь, но и вы обречены, господин офицер.

— Меня зовут Олег, — просто сказал Кружилин.

Удивительное дело, но старший лейтенант не испытывал сейчас привычной вражды к этому немцу. Была глухая и всеобъемлющая, космическая досада на бессмысленность того, что происходило вокруг.

— Так звали одного из ваших первых князей, — отозвался Руди, и Кружилин поймал себя на крамольной мысли о том, что этот бывший студент нравится ему.

«Но я обязан убить тебя сегодня, — с горечью подумал он. — Хотя ты и пленный, которых по всем конвенциям надо оставлять в живых».

— Последняя чашка кофе в жизни, — усмехнулся Пикерт, когда Олег, приняв из рук Степана крышку от немецкого котелка, протянул ее пленнику-гостю. — Спасибо.

— На здоровье, — все еще насилуя себя, ответил Кружилин.

— Совсем как в средневековые времена, — продолжал Пикерт, отхлебнув глоток кофе. — Приговоренного к смертной казни угощают изысканным обедом… Что ж, я обойдусь и чашкой кофе: на тот свет надо отправляться налегке.

«В стойкости духа ему не откажешь, — подумал Олег. — Сюда бы ребят из седьмого отдела, утверждающих, что солдаты Гитлера слюнтяи и трусы… Не так-то это просто».