Мясорубка Фортуны

Проклятие понемногу отпускало свою жертву. Надя начала приходить в себя. Она стонала, ворочая головой, пыталась взять мою руку, и вдруг совсем очнулась, распахнула глаза и уставилась на меня ошеломленным испуганным взглядом.

От шока и долгой борьбы с цепочкой — душительницей, она не смогла закричать. Многие люди в момент прощания с жизнью уплывают по волнам памяти к ее началу, вот и Надя вспомнила раннее детство и любимую сказку про заблудившегося в лесу козлика, которую читала ей бабушка.

— Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня? — девушка едва шевелила пересохшим языком, глядя в мои сияющие глаза.

— Нет, лапушка. Я не смерть твоя, я не съем тебя, — я погладил плечо Нади и отстранился. — Сегодня я сыт. И я страсть как не люблю злое колдовство. Пообещай не заниматься им никогда.

— Обещаю.

— Нарушишь обет — я вернусь тебя скушать, — я поднес к лицу девушки почерневшие украшения и положил их на пуфик у ее кровати. — Покажи их Альбине Юсуповой из команды охотников. Знаешь белую волчицу?

— Видела, — кивнула юная ведьма. — Найду.

На ее бледное лицо возвращалась краска жизни.

«С ней все будет хорошо», — успокоившись всего на мгновение, я выскочил из комнаты.

«Где Лиза?», — коридор был пуст, дверь квартиры распахнута настежь.

Оправившись от легкой усталости, последствия борьбы с черной магией, я почуял нутром двух знакомых вампиров.

«Зачем она вышла из дома?» — я бежал вниз по лестнице, когда услышал на улице Лизин визг — панический, человеческий.

Я не взял в «короткую» поездку свое заговоренное оружие. Слишком надежно его спрятал, и когда Лиза меня торопила отправиться спасать неизвестную покупательницу кулона и цепочки, не рискнул выпросить у нее полчаса на извлечение клинка колдуна из тайника в подвале.

Лизу не убили — моя трепещущая душа получила существенное облегчение.

— Боже мой! Она пела в казачьем ансамбле, — хозяйка мясокомбината замерла перед забором лицея, прикрыв глаза руками.

На пику ограды была нанизана мертвая девушка с разорванным горлом. На подоле ее казачьего платья было написано кровью «Содариня бариня».

— Глашкина работа, — я нервно понюхал воздух. — За четыреста лет жизни глупая вампирша так и не научилась грамоте.

— Они следили за мной. Все время, — Лиза вцепилась в мою руку. — Мне не надо было заходить в магазин Феликса, не надо было ехать с Семеном в кафе «Зайди Попробуй». Мне вообще нельзя выходить из дома!

— Тогда ты не спасла бы Надю, — я повернул ее лицом к себе, чтобы она больше не смотрела на висящий на заборе труп.

— И не стала бы причиной убийства девчонки из хора.

— Кто тебе сказал, что ты — причина? Ты сама? Так значит, ты неправа. Пятак и Глаша убивали людей, даже когда сами еще были людьми. И будут убивать, пока их не посадят на кол… Поехали домой.

Я стал переживать за оставленного в машине Кампая. Пес, который привык играть с отдельно взятым вампиром, не поймет, что ему нужно защищаться от нападения других вампиров.

Мы побежали к «Порше». Громкое противное шипение остановило нас возле каменного монумента и вынудило осмотреться. Звук прилетел с высоты.

У скорбящего ангела, держащего в руках шар земной, как будто выросла вторая голова. Над печальным темным лицом вскинулась белоснежная оскаленная морда растрепанной фурии.

— П-ш-ш-ш-ш, — невежливо приветствовала меня Глаша.

Пятак был где-то рядом, но не показывался на глаза.

— Держись за меня. Стой рядом, — сказал я Лизе.

— Поглядите-ка, Петруша, какую барыньку предатель закадрил, — Глаша спрыгнула с памятника и принялась танцевать, бегая кругами и играя лентами в волосах, снятыми с невинной жертвы. — Барыня, барыня, сударыня-барыня! — она подбежала к убитой девушке, взмахнула ее руками и пропела:

«Рукава, рукава, рукава на вате!
Старых девок не берут — сами виновате!»

Вампирша сделала низкий поклон, а затем, кривляясь и гримасничая, снова подбежала к нам:

— Ах, хорош барин Тихон Игнатьевич! Славно разжирел да разоделся! Любо дорого об этакого сального индюка зубоньки поточить! Жалко, барынька твоя тоща да мосласта, что бедняцкая кобылка.

— Пшла вон, Глафира, покуда сердце твое черствое бьется, — прошипел я, плотнее прижав испуганную Лизу к своему правому боку. — И ты, Петр, — я посмотрел на высокую кудрявую липу, — уходи, пока цел.

— Не-е-е, — Пятак спрыгнул с липы и полуприсел, опираясь на руки, как обезьяна. — Теперича мы не покинем заповедный край. Тебя не испужаемся, вонючий пес. Ты нам не страшен боле. На тебя глядеть смешно.