Миасская долина

— Оно! Самородок! Тяжелющий какой! Мне ли не знать! Полжизни на старанье маялся — столько их перевидал, другому и не приснится. Да только все в чужих руках… — Захарыч перекатывал самородок из ладони в ладонь, колупал ногтем, обдувал и даже попробовал потискать двумя желтыми зубами, сохранившимися во рту. Речь его становилась все бессвязней и отрешенней, как будто старик погружался в другой мир, мир воспоминаний. — Натакались на тебя, миленький, ничего не поделаешь. Ишь ты, поросенок! Мильоны лет пролежал в темени, ан вот и пришлось выглянуть. Вылазь, вылазь, покажись белому свету, дай на тебя людям полюбоваться…

Вереница самосвалов с рокотом ползла в гору. Пора было кончать разговор.

— Ты вот что мне скажи, Захарыч: как с ним дальше поступать? Сдавать его куда надо, что ли? Раз на старанье работал — должен знать.

Лесник растерянно посмотрел вокруг.

— Обожди чуток, Тимоша, я сейчас. Из ума ты меня вышиб своей находочкой. Погоди, сейчас мы это дело обмозгуем… — Руки его по-прежнему оглаживали самородок и оглаживали так нежно и ласково, словно держали не холодный, бесчувственный металл, а живого, пушистого цыпленка, только что вылупившегося из яйца.

— Перво-наперво надо его свешать, — сказал Захарыч.

— Взвесить? Зачем?

— Должны узнать, сколько найдено. А как же? Самородки прежде всего весом определяются.

Самосвалы уже подошли. Один из них пристраивался под ковш. Барсуков полез в кабину:

— Вот ты и сходи да взвесь. Делать тебе все равно нечего.

Захарыч оторопело смотрел на широкую спину Тимофея:

— Доверяешь, Тимоша?

Тимофей оглянулся и махнул рукой:

— Вполне! Действуй!

Он уселся в кресло и взялся уже за рычаги. Но старик вдруг закричал:

— Стой! — он вскочил на гусеницу, протиснулся в кабину и стал торопливо совать в руки экскаваторщику самородок: — Тобою найдено, ты и хорони. Мне не с руки такую ценность таскать. Оборони бог — потеряю, сердце кровью изойдет…

— Ты вроде боишься его, Захарыч, — заметил Барсуков и швырнул самородок на старое место, на телогрейку.

— Боюсь, Тимоша. Ну его к ляду! На душе спокойнее будет.

Тимофею захотелось подразнить старика, к он небрежно сказал:

— Нашел тоже ценность. Металл есть металл. Хоть бы и век его не находил, не заплакал бы…

Барсуков, разворачивая стрелу, увидел бредущего по откосу старика. Лицо его выражало сердитый укор и недоумение: как можно так относиться к золоту? Барсукову некогда было ни обижаться, ни вступать в спор: самосвал стоял под ковшом, из кабины высунулся водитель и орал что есть духу:

— Тима-ay! Пошевеливай!

Время от времени, разворачивая машину, Барсуков видел старика. Тимофею показалось, что он уходит к себе на кордон. Но не в его, видимо, силах было это сделать: вернувшись после разворота, Тимофей встретился с ним взглядом. Захарыч сидел на самом краю забоя, поджал под себя ноги и неотрывно следил за экскаваторщиком. А еще через несколько минут старик уже был внизу, с опаской косился на выползающий из-под ковша самосвал и кричал Тимофею:

— Тимоша, я до кордону сбегаю, старухе скажусь! Ты обожди меня после смены, вместе пойдем.

— Куда пойдем?

— Его вешать пойдем.

Барсуков усмехнулся и кивнул: понятно. Далось ему это вешание! Но делать нечего: Захарыч единственный, кто разбирается в золотых делах, и помочь больше Тимофею никто не может. Так что надо держаться за старикашку…

Смена еще не кончилась, а Захарыч уже сидел на борту забоя.

— Не потерял? — прокричал он с высоты.

Барсуков оглянулся: самородок лежал на телогрейке.

— Нет еще. Потеряю в ближайшем будущем, — озорно засмеялся Тимофей, и лесник погрозил ему кулаком.

Вскоре пришел сменщик и принял машину.

Бросив телогрейку и самородок Захарычу, Тимофей не спеша пошел к угрюмому ущелью, густо заросшему тальником. Там был родник — из-под обомшелой серой скалы, позванивая, выбивалась струйка воды и падала в маленький песчаный водоем.

Барсуков вымыл консервную банку, снял рубашку и долго с удовольствием покрякивал, поливая себя холодной прозрачной водой. Обсохнув, он оделся, отмыл до блеска бутылку из-под молока — Барсуков не ходил в столовую, брал завтрак с собой, — еще раз оглянул родник и той же неторопливой походкой вернулся к Захарычу.

— Не поспешаешь, как погляжу… — ворчливо заметил тот.

— А куда, Захарыч? — отозвался Барсуков, укладывая посуду в полевую сумку. — Поспешать надо на работе. А я свое сделал, могу и отдохнуть.

Рассуждая так, он расправил газету, в которой был принесен завтрак, похлопал по ней ладонью, стряхивая приставшие крошки, завернул самородок и опустил сверток в карман.

Они пошли вниз по желтой ухабистой дороге, сплошь изрубцованной скатами самосвалов. Захарыч то и дело вскидывал на плечо сползавшую берданку.

— Охота тебе ее таскать, — лениво заметил Барсуков. — Оставил бы на кордоне — не мучился бы теперь…

— И то думал. Да ведь как оставишь, коли у нас самородок? Долго ли до греха?

— Чудак ты человек! — засмеялся Барсуков. — Кого опасаешься? Кому он нужен? Ведь это даже не деньги.