Мятеж

Костя работал на своём месте и, находясь рядом с ним, я приобретал драгоценный опыт политической борьбы. Для меня скорее важны были не какие-то его практические поучительные действия, а сам факт существования таких людей как он. Если такие люди есть, то поражение уже не может считаться неизбежным. Хотя глядя вокруг тогда казалось, что не возможно пробить ни одной бреши в построенной сионистами на нашей земле виртуальном здании оболванивания.

Вместе с Константином я изготавливал хоругви для будущих крестных ходов, пару раз посетил с ним занятия по русскому рукопашному бою, и один раз участвовал в настоящем кулачном бою стенка на стенку.

Это произошло во время какого-то городского праздника. В центре города в лесопарке собралась православная молодёжь. Сначала прямо среди отдыхающей публики выступали ансамбли русской народной самодеятельности с песнями и плясками. Потом со всеми желающими проводили показательные бои умельцы рукопашного боя в русских национальных одеждах. В заключении всех: и смотрящих, и выступающих выстроили стенка на стенку, объяснили правила и дали команду к сближению. Уже через десять секунд обе стенки развалились и на поле боя возникли разрозненные кучки людей с азартом молотящих друг друга по рёбрам. После этого праздника я месяц стонал, ворочаясь в кровати на отбитых боках. Но тогда всё было чудесно. После боя, еле держась на ногах, мы выстроились в один большой круг и пустили по нему чарку с пивом, произнося каждый перед отпитием слово по велению души, главным образом за победу России и за скорейшую погибель её врагов.

Конечно, такие мероприятия имели замечательный воспитательный эффект для возрождения боевого духа в народе. Но я видел, что ни пропаганда, ни крестные ходы, организованные официальной церковью, ни митинги, ни забастовки и голодовки не приносили абсолютно никакого вреда ельцинскому режиму. Весь русский православный народ как будто попал в заколдованный круг, очерченный вокруг него оккультными стратегами сионизма, выйти за пределы которого ни у кого не хватало сил. Все эти годы демократии Чечня без страха носилась с автоматами и воевала против русских. На территории самой России шла криминальная война с большими людскими потерями за сволочной барахольный интерес. Но за семь лет оккупационного режима либерал-демократов ни у одной группы русских патриотично настроенных людей, включая военных, не хватило смелости и сил по мужски с оружием в руках высказать своё мнение относительно творящегося в стране беспредела. События 1993 года в счёт идти не могли, так как тогда были внутренние разборки оставшейся не у дел коммунистической номенклатуры со своими же более молодыми и беспринципными товарищами. А народ, как всегда, при драке господ оказался крайним и за всё платил своей кровью.

На примере своего бывшего товарища по бизнесу рыжего Валентина, который был жидёнком, я прекрасно понимал, что призывать к совести людей, сознательно служащих злу, бессмысленно. Кодекс еврея в СССР учил их быть бесстыдными и нахальными при достижении своих эгоистических целей захвата власти в государстве. Таким образом они сами сделали невозможным диалог с ними. Религиозная и патриотическая пропаганда тоже не приносила ожидаемого результата в расколдовывании русского населения. Люди в глубине души и так осознавали, что над ними как над подопытными животными проводят очередной эксперимент, но противиться силе обстоятельств они не имели сил.

Оставалось только одно средство борьбы, — опираясь исключительно на одного Господа Бога брать быка за рога своими собственными руками, и действовать в соответствии со своими возможностями и способностями. Уж по крайней мере в этом направлении стоило бы поработать решившимся идти до конца для спасения Родины людям, чем организовывать бесконечные и бесполезные митинги. Я веду речь о вооружённом мятеже с дальнейшей перспективой его перерастания в восстание.

А эту тему я завёл речь с Игорем Всеволодовичем, полагая, что на начальном этапе мятежа в Новосибирске вполне хватило бы и тридцати человек. Но с его стороны прозвучал категорический отказ. Он даже изменился в лице от моих слов, произнося:

— Саша, на моих руках уже однажды умирал молодой парень. Больше никогда в жизни я не хочу, чтобы это повторилось.

Пролитие крови для него было табу. И это говорил человек не обременённый религиозными догмами. Что тогда можно было ожидать от верующих людей, замороченных официальной церковной политикой всепрощения и подчинения земным властям.