«Мятеж (Командарм). Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража» (сборник)

Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл... "Ах, да. С таким настроением не побеждают". Внутри, под мускулами живота, пробегала твердая мокрая дрожь. "Да, не побеждают. Катя в обмороке. Послать некого. Сижу как в щели".

Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молчаливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.

"В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со станичниками... У них скотины сколько. По двадцать волов".

Рассказ побежал.

- Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили. Обойму нашли у него: "Ты, говорят, красногвардеец". Девяти лет. А потом, когда на них рабочие наперли, - только лампасы сверкали.

- Воители.

- Как можно одним казакам устоять.

- Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.

Коляска одна выскочила дребезжать без передка.

- Стой!

- Держи их!

- Стрелять будем. Стой!

Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой лошадь в мыле и извозчик.

- Кто такие?

- Рассказывай - "коммерсанты".

- Знаем мы таких купцов.

- Это комиссар по разгрузке: я - таскаль - его видел.

Увели.

- Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.

- В Кремль повели.

- Там: стенка.

- Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.

Чмокнула пуля лоб мостовой

- это - инструктора - по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле - воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.

За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.

Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:

- В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе... В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.

- Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.

- Вы сами чьи? - - - Бой-баба. -

- Мы Высоковской волости. - - Да, уж!..

- Упрямая, должно быть, стерва.

- Откуда же она браунинг взяла? - - - Такой маленький, говоришь?

- Им всем выдают, партийные.

- Все что угодно: самозащита. - - У них бомбы есть.

- На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.

- Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.

Стихло.

Прошел взвод.

- Золотые погоны - впереди!

- Смотри-ка-сь, как саранча налетели.

- Тоже, братцы, - хищные вороны.

- Ну, этих - мы лучше большевиков знаем.

- А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.

- Не сдается - выжигать будут.

- Выжигать?

- Обязательно будут как тараканов.

Господин какой-то храбро засиял панамой.

- Выжигать - испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.

В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего города.

Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный дом - гостиница "Виктория" - в кровь разбит шелестящими кулаками пожара, как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах. Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.

С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.

Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным впадинам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.

Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился городской сад; вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь по огромной глыбе какого-то памятника.

Дом задыхается дымом; комья удушья - гуще и гуще; гуще с шумом вырываются кверху клубы.

Залп

по листьям, по камням

и взрыв одиночных выстрелов.

Неистовому небу пламя грозит тяжкими кулачищами, выласкивая крышу, тлея по стропилам чердака. Оно уже томится целый час, рвясь и толкаясь, не в состоянии прошибить необходимую брешь.

Залп.

Это - агония. Выстрелы и в самом деле рвутся внутри, не пробивая дымной брони, не ложась по булыжникам.

- Те-те-те! Это ведь они друг по другу.

- Передайте капитану Дуклееву: он фанатиков не видал, не верит.

Штабс-Капитан Дуклеев окончательно к ответу высох и сообщил:

- Недурно пляшут египтянки.

- Г-гаспада офицеры! - раздалась команда.

Вдруг на углу обгорелое окно исступленной судорожной рукой - какая-то фигура, обезумев, мелькнула в дыму - швырнуло охнувшую бутыль бомбы, от которой в озверелый шорох пожара (пожар озлился гуще) ворвался дребезг и лязг: лопались стекла; булыжники метнулись к стеклам.

- Берег голубчик на дессерт.