Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года

Я не берусь исчерпывающе объяснить, в чем тут дело. Почему Фонвизин именно так запомнил рассказы очевидцев? Почему абсолютно осведомленный Пущин не откорректировал его версию?

Ясно одно — если военному министру важнее всего было изложить последовательность действий обеих сторон во время восстания, в результате чего и получился мертвый текст, то Фонвизину важен был дух события. Татищеву важно было, чтобы его депеша по своему сюжету укладывалась в контекст правительственного взгляда на события, а Фонвизину было необходимо, чтобы восстание 14 декабря по внутреннему своему смыслу завершало рассказ о многовековой борьбе людей России за ограничение самодержавия, за политическую свободу. И эта задача, очевидно, формировала в его представлении ход восстания и его закономерности. И видимо, Пущин понял эту задачу.

Трудно, а быть может, и невозможно современникам писать историю своего времени, хотя бы приближающуюся к реальности. Это дело потомков. И задача этой книги — попытаться, опираясь на огромный труд многих поколений историков, мемуаристов, публикаторов, с дистанции в полтора с лишним столетия воссоздать великий день 14 декабря 1825 года в его живой реальности, в его человеческой населенности, в многообразии мотивов, толкавших к действию его героев, в его сюжетной многоплановости.

Я не убежден в успехе. Но мое дело — попытаться, мое дело — двигаться туда, к этому сырому и морозному дню, окончательно переломившему ход нашей истории. Авось дойдем.

Но прежде подумаем: а чем, собственно, так уж важно и поучительно для нас то, что произошло в Петербурге столько лет назад, в условиях, столь отличных от нынешних, и с людьми, столь отличными от нас?

Чтобы ответить, надо знать, чего хотели мятежники.

Полтораста лет назад Михаил Сергеевич Лунин писал: «Накануне восстания 26/14 декабря члены Союза решили: чтоб из всех губерний созваны были представители; чтоб представители сии определили новое законоположение для управления государством; чтобы представители Царства Польского были также созваны для постановления мер к сохранению единства державы. Вот очевидные доказательства, что Тайный союз никогда не имел странной мысли водворить образ правления по своему произволу. Союз обсуждал и раскрывал все политические соображения, дабы увеличить массу правительственных познаний и облегчить рассудительный выбор во время свое; но он не думал право неотъемлемое у народа присвоить себе, ни даже иметь влияние на его выбор…»