Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России

"Правда, что я имел свободный образ мыслей, но ни с кем, однако, не разделял, кроме как из коротко знакомых своих офицеров, а именно: Арбузова, Дивова, моего брата и Бодиско 2-го… в рассуждении же тайного общества я повторяю то же, что ни я, ни брат мой к оному не принадлежали; но когда же мы познакомились с Завалишиным, то из его слов могли догадываться об оном… когда случалось с ним видеться, то он всегда старался говорить о выгодах конституционного представительного правления, приводя в пример Англию и Северные Американские Штаты, всем, и признаюсь, что я был согласен, находя оное по своему образу мыслей правлением, в коем менее может быть злоупотреблений, но когда же он говорил: "Что если бы в России такое же было", — то я всегда против этого говорил; что это было бы хорошо, но что Россия еще мало образованна, но он возражал: "Поверьте, что образование тут не нужно, но нужны лишь люди, которые бы решились пожертвовать собою для блага отечества! И они есть", — вот слова, которыми у нас всегда заканчивался разговор, и я должен сказать, что, любя мое отечество, я желал этого".

Беляевы и Дивов познакомились с Завалишиным в марте 1825 года и познакомили с ним Арбузова. Однако они оказались только ядром, вокруг которого образовался офицерский кружок радикалов. Атмосфера в Гвардейском экипаже к осени 1825 года была раскаленная. Разговоры становились все конкретнее и резче.

Мичман Дивов рассказывал: "Когда лейтенант Завалишин говорил нам, что если будет переворот, то начинать с головы, то один раз прибавил к сему: "Прекрасно выдумал мой знакомый г. Оржинский: сделать виселицу, первым повесить государя, а там к ногам его и братьев"".

Александр Беляев рассказывал своим товарищам "об умершем молодом человеке Пальмане, имевшем свободный образ мыслей… Пальман говаривал, что стоит только подвести к дворцу несколько пушек и сделать залп ядрами, то вот и конец всем несчастьям".

Когда Дивов сидел на дворцовой гауптвахте, то навестивший его Беляев сказал: "Завалишина мнение на опыте оказалось справедливым, что для успеху в перевороте должно начинать отсюда".

Завалишин сыграл большую роль в революционном сознании офицеров Гвардейского экипажа. Но — в значительной степени — его речи были отражением того, что слышал он у Рылеева. И когда они "в мечтаниях… о перевороте считали поселенные войска лучшею народною гвардиею и удобным там учредить временное правление, ибо думали, что те войска должны быть недовольны", то это было прямым следствием тактических идей, обсуждавшихся у Рылеева. И когда Завалишин сообщил им, что есть предположение "сделать переворот в Петергофский праздник", то это было отзвуком заявлений Якубовича о его намерении убить царя на Петергофском празднике.

Офицеры Гвардейского экипажа прекрасно знали рылеевские стихи — Петр Бестужев приносил их в экипаж. Они воспринимали эти стихи как политическую программу.

Мичман Дивов рассказывал: "Вскоре после смерти государя приходит ко мне лейтенант Акулов и между разговорами сказал мне: "Вот наши сочинители свободных стихов твердят: "Я ль буду в роковое время позорить гражданина сан", — а как пришло роковое время, то они и замолкли. После ухода Акулова я сделал подобный же вопрос и мичману Беляеву 1-му, и он мне отвечал: "Подождите, еще, может быть, и не ушло время"".

Они были готовы к действию и ждали его. Они жили в этой наэлектризованной атмосфере постоянного ожидания событий. Они были окружены менее активными, но сочувствующими товарищами. Тот же Дивов называет много имен молодых офицеров, которые охотно поддерживали "свободные разговоры" и сами их вели.

Они чувствовали наступление "рокового времени".

После отъезда Завалишина в отпуск — незадолго до смерти Александра — лидером в Гвардейском экипаже стал Арбузов, восхищавшийся Рылеевым и Якубовичем и близкий с Николаем Бестужевым.

(К своим младшим товарищам Арбузов испытывал те же чувства, что и Каховский — к лейб-гренадерской молодежи. "Лейтенант Арбузов, заключая показание свое раскаянием и просьбою расстрелять его, убеждает о единой милости в уважение десятилетней верной службы его помиловать двух Беляевых и Дивова". Так сказано в материалах следствия.)

Гвардейский морской экипаж — 1100 штыков при четырех орудиях — был, несомненно, ударной силой будущего восстания.

С Московским полком дело обстояло туманнее: Михаил Бестужев недавно пришел в полк и принял роту, а, кроме себя, рассчитывать он мог еще только на одного ротного командира — князя Щепина-Ростовского.

О лейб-егерях поговорим позднее.

Из всего этого ясно: люди с таким пониманием несправедливости и неблагополучия, люди с таким напряженным сознанием своей ответственности не могли адаптироваться к состоянию ложной стабильности. Они обречены были на действие. Ибо они аккумулировали в себе политическую энергию сочувствующей периферии. "Треть дворянства думала так же, как мы…"