Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России

Подполковник Батеньков был не только приятелем Штейнгеля, но и его единомышленником. Хотя идеи свои разрабатывал он более подробно и с большей политической основательностью. Как и Штейнгель, он был сторонником бескровного переворота. Не столько революции, сколько "силовой реформы", перемен, достигнутых давлением, но не уличными боями. 27 ноября он высказывался прежде всего в поддержку кандидатуры Елизаветы.

В Батенькове, как я уже говорил, уживались трезвый, целеустремленный политик и честолюбивый мечтатель.

Его тянуло к рылеевскому кругу, к людям, которые готовились к действию, к мятежу, к перевороту. Но, с другой стороны, его трезвый ум не допускал, что нечиновный литератор Рылеев и штабс-капитан Александр Бестужев могут представлять реальную опасность для самодержавия. Однако держались они очень уверенно. Присматриваясь к этим людям, Батеньков пришел к мысли, что за ними должен стоять кто-то более влиятельный.

Когда в октябре приехал Трубецкой и Рылеев их с Батеньковым познакомил, то подозрение Батенькова еще более подкрепилось: "В разговорах Трубецкого, кои во второе свидание были уже свободны, приметил я самонадеянность и как бы человека с способами что-нибудь сделать. Сообразив слухи, кои носились о неудовольствиях, я стал подозревать, что Трубецкой должен принадлежать к сильной партии недовольных в армии. При сей мысли о нем вовсе уже не думал о прочих, считая их вне самого дела". Любопытно, что у Рылеева и Александра Бестужева такого же рода предположения были относительно самого Батенькова. "…Рылеев подозревал, — говорил Бестужев, — не принадлежал ли он к какому высшему обществу; мы его на этот счет часто пробовали…" Все они понимали организационную ограниченность своих сил, и им хотелось иметь союзников среди либеральных сановников и генералов.

Простой логический расчет приводил математика Батенькова к мысли, что офицерство, в том числе и высшее, не может мириться с тупым движением к пропасти. Впрочем, в чем-то подобном уверен был и Александр I, написавший в 1824 году памятную записку о заговоре, охватившем армию, и перечисливший в ней популярных генералов — Раевского, Михаила Орлова, Ермолова, Киселева — как лидеров оппозиции…

После своего знакомства Трубецкой и Батеньков встречались регулярно и обсуждали проблемы острые, но общие. И Батеньков пытался выведать у князя Сергея Петровича, кого же он представляет в действительности, ибо Рылеев и Бестужев не казались ему фигурами политически крупными. "…Мне казалось совершенно невероятным, чтоб в Петербурге могло скрываться центральное место какого-либо важного союза с политической целью, и вовсе уж невозможным, чтоб сии люди могли быть из числа первых. Я все относил к армии и, чтоб удостовериться в том, старался показать в себе Трубецкому человека, исполненного желаний другого порядка; но сие ни к чему не служило. Он не объяснил мне ничего, кроме того, что на юге, особенно в Киеве и Бобруйске, много людей, желающих перемены. Мне казалось, что он от меня тщательно скрывает настоящее дело и желает только ложною откровенностью собрать разные сведения и мнения. Посему я, с своей стороны, ограничился только разговорами без связи и совершенно необдуманными, соображаясь только с его словами… Трубецкой также говорил, что должно желать республику, но я не верил сему, ибо он легко уступал всякому возражению".

Короче говоря, они играли в поддавки. Хотя и не совсем. Если Батеньков все же высказал много своих сокровенных идей, то Трубецкой, конспиратор с девятилетним стажем, старался понять, что за человек перед ним, и внешне соглашался с вещами, с которыми внутренне был вовсе не согласен. Так он вел себя перед междуцарствием, так он вел себя и в первые дни междуцарствия. Он соглашался с кандидатурой Елизаветы и с кандидатурой Александра Николаевича. Он соглашался и с другим проектом Батенькова: если гвардия откажется присягнуть Николаю в случае отказа Константина, то можно будет договориться с ним, Николаем, и предложить ему купить трон, заплатив конституцией. А там убедить полки присягнуть ему как конституционному монарху. Трубецкой не возражал, хотя прекрасно понимал, что это невозможно тактически и пагубно стратегически.

Батеньков же, который столь недавно с восторгом слушал слова Александра Бестужева о двадцати отчаянных головах, которые увлекут солдат, и поощрял кровавые декламации Якубовича, теперь, когда надо было выбирать способ действий, настойчиво очерчивал "безмятежную" позицию.

Уже во время междуцарствия он говорил Штейнгелю: "Молодежь наша горячится, так ли они сильны, чтоб могли что-нибудь предпринять?" Его позиция складывалась из соображений принципиальных и неверия в силу "молодежи".

Они с Трубецким продолжали встречаться с глазу на глаз и во время междуцарствия. Их тянуло друг к другу — они понимали значительность друг друга. Трубецкой отнюдь не забывал, что Батеньков очень близок к Сперанскому. Теперь это приобретало особое значение.