Мятежник

— Но это полезно для тебя! Вессельхефт рекомендует принимать холодную ванну каждое утро.

— Разве в Вермонте не находятся больницы для душевнобольных?

— Возможно, — засмеялся Адам, — но Вессельхефт абсолютно разумен и весьма успешен.

— Я предпочту умереть молодым, чем терпеть холодную воду каждый день, — Старбак выбрался на берег и лег на траву под теплым солнцем.

Адам присоединился к нему.

— Итак, что случилось во время налета?

Старбак рассказал ему, хотя и опустив детали об угрюмости Фалконера на обратном пути. Вместо этого он превратил этот набег в нечто комичное, цепь ошибок, в результате которых никто не пострадал и никто не был обижен. Закончил свой рассказ он словами о том, что не считает, что война будет более серьезной, чем этот рейд.

— Никто не хочет настоящей войны, Адам. Это же Америка!

Адам пожал плечами.

— Север не собирается нас отпускать, Нат. Союз слишком для него важен, — он помедлил. — И для меня.

Старбак не ответил. На противоположном берегу реки паслись коровы, и в наступившей тишине он неожиданно четко услышал, как они выдирают зубами траву. Колокольчики монотонно позвякивали, и этот звук соответствовал зловещему настрою Адама.

— Линкольн призвал семьдесят пять тысяч добровольцев, — сказал он.

— Я слышал.

— И газеты северян пишут, что еще в три раза больше человек будут готовы к июню.

— Тебя пугают эти цифры? — несправедливо обвинил его Старбак.

— Нет. Меня пугает то, что эти цифры означают, Нат. Я боюсь, что Америка скатится в варварство. Боюсь, что увижу глупцов, с воплями въезжающих в битву только ради того, чтобы получить от нее удовольствие. Боюсь, что наши друзья по школе станут гадаринскими свиньями [9] девятнадцатого столетия, — Адам искоса бросил взгляд на противоположный берег реки, на покрытые яркими цветами и свежей листвой деревья на далеких холмах.

— Жизнь так хороша! — произнес он через некоторое время энергично, но печально.

— Люди сражаются, чтобы сделать ее лучше, — ответил Старбак.

Адам рассмеялся.

— Не глупи, Нат.

— А по какой еще причине им сражаться? — напирал Старбак.

Адам развел руками, будто предполагая, что на этот вопрос может найтись тысяча ответов, и ни один из них не имеет значения.

— Люди сражаются, потому что слишком горды и слишком глупы, чтобы признать, что не правы, — наконец объявил он.

— Мне всё равно, что для этого понадобится сделать, но мы должны сесть все вместе, созвать собрание и всё обсудить! И не имеет значения, займет ли это год, два или даже пять! Переговоры лучше, чем война. И что подумает о нас Европа? Многие годы мы говорили, что Америка — самый благородный и лучший эксперимент в истории, а теперь собираемся разорвать ее на части! Ради чего? Ради прав штатов? Чтобы сохранить рабство?

— Твой отец смотрит на это по-другому, — заметил Старбак.

— Ты знаешь отца, — с нежностью произнес Адам. — Он всегда воспринимал жизнь как игру. Мама говорит, что он так и не не повзрослел по-настоящему.

— А ты повзрослел преждевременно? — предположил Старбак.

Адам пожал плечами.

— Я не могу воспринимать жизнь с легкостью. Хотел бы, но не могу. И трагедию не могу воспринимать легко, только не эту, — он махнул рукой в сторону коров, будто призывая этих невинных и неподвижных животных выступить свидетелями спектакля, во время которого Америка безудержно ринется в войну. — Но как насчет тебя? — повернулся он к Старбаку. — Я слышал, у тебя были неприятности.

— Кто тебе рассказал? — Старбак на мгновение смутился. Он устремил взор в облака, боясь встретиться глазами со своим другом.

— Отец написал мне, конечно же. Он хотел, чтобы я отправился в Бостон и замолвил о тебе словечко перед твоим отцом.

— Рад, что ты этого не сделал.

— Но я сделал. Правда, твой отец отказался меня принять. Хотя я прослушал его проповедь. Он был ужасно грозен.

— Он всегда такой, — сказал Старбак, хотя в глубине души гадал, почему Вашингтону Фалконеру могло прийти в голову попросить Адама поговорить с преподобным Элиялом. Хотел ли он от него избавиться?

Адам выдернул травинку и мял ее своими ловкими пальцами.

— Почему ты так поступил?

Лежащего на спине Старбака внезапно охватил стыд от своей наготы и он перекатился на живот, уставившись на клевер и траву.

— С Доминик? Из-за похоти, я думаю.

Адам нахмурился, будто это понятие не было ему знакомо.

— Из-за похоти?

— Хотел бы я это описать. Но могу сказать лишь, что это переполняет тебя. То всё идет как обычно, будто корабль плывет по спокойному морю, и вдруг незнамо откуда налетает жуткий ветер, сильнейший, возбуждающий и завывающий ветер, с которым ты ничего не можешь поделать, лишь безумно подставить под него паруса, — он остановился, не удовлетворенный своим воображением.

— Это как песни сирен, Адам. Я знаю, что это неправильно, но с этим невозможно ничего поделать, — Старбак внезапно подумал о Салли Траслоу, и воспоминание о ее красоте причинило ему такую боль, что он зажмурился.

Адам принял это за проявление угрызений совести.

— Ты ведь должен всё вернуть этому Трейбеллу, правда?