Мятежник

В книгах воины с суровыми лицами ждали, когда смогут различить белки глаз врагов [16], а потом открывали огонь и одерживали великие победы. Лошади становились на дыбы, флаги развевались на чистом ветру, под ними в благопристойных позах, словно во сне, лежали убитые, а не испытывающие боли умирающие произносили прекрасные слова о своей стране и матерях.

Солдаты умирали так же просто, как майор Пелэм. Господи Иисусе, взмолился Старбак, внезапно охваченный ужасом, вонзившимся в его мысли, словно пила, только не дай мне погибнуть. Я сожалею обо всех своих грехах, о каждом из них, даже о Салли, и никогда больше не согрешу, если ты оставишь меня в живых.

Он дрожал, несмотря на то, что вспотел под плотным шерстяным кителем и панталонами. Где-то слева от него кто-то выкрикнул приказ, но голос был далеким и едва слышным, как зов прикованного к постели больного из дальней комнаты.

Солнце еще не встало, хотя восточный горизонт окрасился розовым сиянием и стало достаточно светло, чтобы полковник Фалконер смог медленно осмотреть ряды легионеров. Он напомнил солдатам о семьях, оставленных в округе Фалконер, о женах, любимых и детях.

Он заверил их, что войну устроили не южане, это выбор Севера.

— Мы просто хотим, чтобы нас оставили в покое, разве это так ужасно? — вопрошал он. Не то чтобы кто-нибудь нуждался в ободряющих словах полковника, но Фалконер знал, что от командира ждут, что он поднимет дух своих солдат в утро перед битвой, и потому убеждал Легион, что их дело правое, а те, кто сражаются за правое дело, не должны бояться поражения.

Адам осматривал сложенный багаж Легиона, но теперь прискакал обратно к Старбаку. Лошадь Адама была одной из лучших из конюшни Фалконера — высокий гнедой жеребец, вычищенный до блеска и прекрасный, высокомерный аристократ мира животных, в такой же степени, как Фалконеры являлись повелителями на фоне простых людей. Адам кивнул в сторону маленького домишки с тусклым светом из окон, чей силуэт вырисовывался на вершине холма.

— Они прислали слугу, чтобы узнать у нас, безопасно ли там оставаться.

— И что ты ответил?

— Что я мог ответить? Я даже не знаю, что сегодня произойдет. Но знаешь ли ты, кто там живет?

— Откуда мне такое знать?

— Вдова того хирурга, который подписал Декларацию о независимости. Ну не странное ли совпадение? Его фамилия была Генри, — голос Адама звучал неестественно, словно он прилагает все усилия, чтобы сдержать эмоции.

Он надел военный мундир с тремя капитанскими металлическими полосками на воротнике ради своего отца, потому что сделать это было проще, чем облачиться во власяницу мученика, но сегодня ему придется заплатить истинную цену за эту уступку, и мысли об этом вызывали у него тошноту.

Он обмахивал лицо широкополой шляпой и посмотрел на восток, где безоблачное небо выглядело как полотнище из старого серебра, тронутое проблесками огненного золота.

— Можешь представить, какая жара настанет к полудню? — спросил Адам.

Старбак улыбнулся.

— «Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так я во гневе моем и в ярости моей соберу, и положу, и расплавлю вас», — он представил самого себя корчащимся в пламени горнила, грешника, горящего за свои прегрешения. — Иезекииль, — объяснил он Адаму, по выражению лица которого можно было понять, что он не узнал цитату.

— Не слишком-то ободряющий текст для воскресного утра, — отозвался Адам, неосознанно поежившись при мысли о том, что может принести этот день. — ты и правда считаешь, что можешь стать хорошим военным? — поинтересовался он.

— Да.

Во всём остальном он потерпел провал, с горечью подумал Старбак.

— По крайней мере, выглядишь, как солдат, — сказал Адам с оттенком зависти.

— Выгляжу как солдат? — весело спросил Старбак.

— Как в романе Вальтера Скотта, — быстро ответил Адам. — Может, как Айвенго?

Старбак засмеялся.

— Моя бабушка Макфейл всегда говорила, что у меня лицо священника. Как у отца.

А Салли сказала, что у него такие же глаза, как у ее отца.

Адам снова натянул шляпу.

— Полагаю, твой отец сегодня утром будет призывать кару небесную на головы всех рабовладельцев? — он просто пытался поддержать беседу, на любую тему, лишь шум, чтобы отвлечься от размышлений об ужасах войны.

— Проклятия и адское пламя без сомнения будут призваны на помощь делу северян. — согласился Старбак, в его голове всплыло видение его уютного бостонского дома, где просыпаются младшие братья и сестры, готовясь к утренним семейным молитвам. Помолятся ли они за него этим утром?

Его старшая сестра точно не будет молиться. В свои девятнадцать Эллен-Марджори Старбак уже переняла вздорные средневековые понятия.