Мятежник Хомофара

Не знаю почему, но я не доверял Кантарату. Вероятно, потому что все призрачно. Несмотря на постоянно усиливающийся прилив сил и ощущение, что попал в родную среду (надо заметить, ни разу на пути сюда я не затосковал о доме), мне хотелось держаться особняком.

Все дело в этой дурацкой авторитарной системе.

В первый день я ещё не знал, что Балмар использует копии. Позже выяснилось, что даже занятия (причем одновременно в нескольких группах) он ведет, не выходя из кабинета. Копия ничем не отличалась от оригинала и, по сути, была одной из его вероятностей. Другими словами, Балмар работал сразу в нескольких измерениях.

Сейчас-то мне самому ничего не стоит повторить этот трюк, но в тот раз я обманулся, самонадеянно решив, что в этот день вся служба охраны Хомофара вращается вокруг меня.

Да, безусловно, главный хомун как-то выделял меня из общего числа слушателей, но он вряд ли предполагал, что в недалеком будущем я буду претендовать на звание ведущего кашатера.

В ходе первого занятия Балмар трижды упомянул Доэ, каждый раз настойчиво заверяя меня в том, что её нет. Когда имя Доэ прозвучало первый раз, я испытал неловкость. Сколько хомунов в нашей группе? Разве всех их обязательно посвящать в то, что касается только меня?

Еще я думал вот о чем: занятия проходили ежедневно (Эд посещал их вот уже три недели), а все, что рассказывал Балмар, было похоже на введение, будто бы он решил по поводу моего прихода в Кантарат опять начать с азов.

К концу занятия у меня сложилось впечатление, что я нахожусь на приеме психотерапевта. Лицо Учителя расползалось по залу. Я смотрел на его раздающееся лицо и все думал о том, кто на самом деле правит Вселенной. Если в ней нет места ни богу, ни сатане, ни атману, ни логосу, никаким другим властелинам, то кто же, черт побери, позаботится о нашем с тобой будущем. Раньше я не сильно вникал во всю эту чушь, но все же где-то глубоко, между вопросом о смысле жизни и страхом перед смертью, у меня жило маленькое убеждение, что атомы не распадаются, поскольку есть Некая Сила, которая способна эволюционировать (пример тому – люди), – а значит, и думать, – и не желает умирать.

Когда Балмар рассказал, что Мегафар состоит из пространства, времени и ещё одной субстанции, имя которой сознание, все мои прошлые представления рассыпались в прах. Я уже сказал, что раньше никогда не ломал голову над тем, как устроен мир. Но сейчас со мной произошло примерно то, что однажды случилось после прочтения известной книги Носовского и Фоменко «Новая хронология». В тот раз было разрушено мое понимание истории, великие эпохи перемешались, оказались выдумкой, а Христос и император одним и тем же человеком. Помню это чувство: три дня я был сам не свой. Но если историки бродили по языковедческим следам и могли заблудиться, то само существование Кантарата, стоящей на берегу Глубины Мегафара, было авторитетным подтверждением слов Балмара.

Я узнал, что вселенная – не более чем договор, который, как все контракты и соглашения, можно расторгнуть по согласию сторон. Эти стороны, природу которых мне предстояло постигнуть, вдруг предстали передо мной куда более реальными, чем какой-то там мифический бог. Я почувствовал их незримое присутствие и понял, что всем троим обязан жизнью, хотя с каждым состою далеко не в равных семейных отношениях. Если сознанию я прихожусь родным, то для пространства я вроде двоюродного, а для времени – вообще дальний родственник. Прежде я считал себя единственным разумным существом в галактике, а может и во всей вселенной, а теперь выяснилось, что я – лишь тень своих великих родителей, представитель малой расы, грешный призрак промежуточного мира.

Эд радовался тому, что здесь он никогда не постареет. Он обрел бессмертие. А я думал о тех исчезнувших героях – Стаброке, Журдилане, Ладо и Махалусе. Они не вернулись, сказал Балмар, и я размышлял над тем, куда они исчезли.

Хоть я и чувствовал, что поток преображения дает мне силы и знание, все же не был так глуп, чтобы отвергнуть то, чему учит главный хомун, но во мне росло странное упрямство, не позволявшее даже предположить, что когда-нибудь я задам Балмару хоть один вопрос. А он, казалось, только этого и ждет. Самое смешное: он серьезно подозревал меня в том, что я шпион вримов.

Эд спросил Балмара в первый день пребывания в Кантарате, сможет ли он хоть одним глазком когда-нибудь взглянуть на свой дом. Эд из тех, кто не стесняется задавать вопросы прямо, и поэтому он заодно спросил, будут ли ему платить за работу, предполагается ли в Кантарате карьерный рост и сможет ли он взять себе женщину, когда станет видеть других хомунов. Это были вопросы практичного хомуна. Балмар сказал, что такая любознательность говорит о неудовлетворенном чувстве ответственности, и что скоро Эд будет занят по горло и найдет свою удачу. С тех пор Фирману было вполне уютно. Мне же с первой минуту пребывания в Кантарате казалось, что он находится во власти главного хомуна. Теперь во взгляде, жестах и голосе Эда бушевал фанатизм. И мне это не нравилось.