Мятежники Звёздного острова

И всегда один и тот же ответ короля, короткий и жестокий, как удар клинка:

– Нет, не узнаю!

Грубая хватка двух альгвазилов – ноги вдруг перестают слушаться и тащатся по ступеням эшафота, словно тряпичные. Свет наверху еще ярче – хочется зажмуриться, но и тут перед глазами останутся раскаленные белые круги. На колени ставят сильным тычком, словно хотят вбить ногами в доски.

– Дон Карлос де Альварадо!..

* * *

– Все закончилось тем, что мы вдесятером оказались на Дальних землях его величества, – закончил рассказ кабальеро. – Впрочем, тамошние владыки не знают, что это его земли. Выжить там можно только наперекор всему. Не выжить куда легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня – это дорогого стоит.

– Неужто Ихо-де-Леон? – ахнул Пабло. – Ты, должно быть, великий воин!

– Были воины сильнее и отважнее меня, – отмахнулся дон Карлос. – Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо – мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие – но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернется к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает – тот следующий!»

Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят ее обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.

– Нас было десять, – глухо проговорил рыцарь. – Остался я один. Не знаю ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.

Пабло слушал в глубокой задумчивости.

– Наперекор, стало быть. – Он пожевал соломинку, сплюнул. – Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!»[3].

– Истинно так, – кивнул дон Карлос. – Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.

– Попробуй жениться, – подсказал Пабло. – Заведешь семью – угомонишься.

– Ну нет! – сердито обрубил дон Карлос. – Что лихорадка, что любовь – всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви – разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.

– Ты это сейчас наперекор кому?

– Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.

За решеткой раздались тяжелые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В темно-сером проеме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.

– Ну что, протрезвели, удальцы? – беззлобно бросил один из них. – Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.

* * *

Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решеток, на полу – прелой соломы, да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Давил даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!

Впрочем, неудивительно – в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, еще один такой же – на низеньком столике писаря. Слева на стене можно было видеть кандалы, дыбу и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не шли в дело и уже плотно укутались паутиной. Тяжелое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.

Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, – в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облаченный в черную мантию, от которой сам он казался еще более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд – столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.

– Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного Королевства, – чуть слышно прошелестел старик. – Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».

Разобрать его речь, не обратившись в слух всем существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.