Мятежное хотение

— Спит государь, — сообщил князь безрадостно.

В ответ ни вздоха, ни разочарования. Весть приняли спокойно. На то он и государь — высший суд над своими холопами, ему и решать, когда своих слуг зреть. Так же покорно они выслушали бы и то, что государь не явится ни сегодня, ни завтра, а желает того, чтобы слуги караулили его сторожевыми псами у порога Передней комнаты.

Думные чины приготовились к большому ожиданию, а иные, предвидев сидение в Передней, вытаскивали из котомок теплые домашние пироги. Пожуешь малость, глядишь, и времечко веселее побежало. Однако не успели они проглотить последний кусок, как в дверях Передней появился дежурный боярин и сказал, что государь дожидается в комнате. Стряхнули яичные крошки с воротников думные чины и пошли вслед за боярином.

Была пятница.

В этот день государь устраивал сидение с боярами, когда они, не озираясь на его самодержавное величие, могли спокойно разместиться на скамьях и лавках. В иные дни было иначе: во время слушания дел они не могли даже присесть, а если кто из бояр уставал, то выходил в сени.

Был канун Успения Пресвятой Владычицы Богородицы и Преснодевы Марии, и комната была украшена праздничным сукном, а лавки и скамьи обиты ярко-красным бархатом.

Встали бояре у порога и не решались войти, словно не хотели сапожищами растоптать красоту, лежащую под ногами, — ковер, на котором вышиты танцующие фазаны.

— Что же вы, бояре, встали? — подивился кротости гостей Иван Васильевич. — Садитесь по лавкам. Или забыли, что в пятницу сидение с государем?

— Не забыли мы, государь, — за всех сразу отвечал Челяднин, — только не сядем мы на лавки до тех пор, пока ты не выслушаешь нас.

Подивился Иван Васильевич такому смирению, однако разрешение дал.

— Говорите.

Бояре ударили челом и кланялись до тех пор, пока ломота не сковала поясницы.

— Прости нашу дерзость, великий государь всея Руси, только не подобает тебе неженатым ходить. Что же в народе говорить станут, если будут видеть, что царь без супружницы поживает? Посмотри на герб свой, Иван Васильевич! Даже орел и то о двух головах. Быть без жены — это все равно что лишиться руки, а какое правление однорукому! Обессилеешь ты, государь, если не оженишься, — не смел Челяднин пройти в глубину комнаты, — А царствие всегда прочно в продолжении рода. Если одного ребенка уродил, то одной ногой на земле стоишь, если двух родил, то двумя ногами ходишь, а ежели целый выводок отроков, значит, так крепко на земле стоишь, что уподобляешься дубу-великану, который корневищами буравит землю. И сам ты, великий государь Иван Васильевич, в семейной жизни приобретешь такой покой, к которому уже привык. Вспомни же, Иван Васильевич, женушку свою, Анастасию Романовну, какая она была ласковая и нежная, соколом лучезарным тебя называла. Неужто по душе тебе бабы приблудные, чем соколица верная? Кто же тебя ублажать будет, ежели не жена родимая? — Челяднин ненадолго умолк: может, государь слово сказать хочет. Но Иван молчал. — А мы, государь, только радоваться твоему счастью станем. Хочешь, из наших дочерей себе женушку отыщи, а хочешь, так из заморских!

— Я и сам уже думал об этом, бояре! — сдержанно отвечал Иван Васильевич. — Житие без брака — паскудство одно. И от девок я устал. Вы проходите, бояре, рассаживайтесь по чину. — Бояре осторожно прошли в комнату и скромно устроились на лавке. — Только невесту себе я уже выбрал.

— Кто такая, государь? — опешил Петр Шуйский. — Почему мы об этом не ведаем?

У Петра Ивановича на выданье была дочь, если князь и видел кого-то рядом с царем, так это Марфу Шуйскую.

— Сестра польского короля Сигизмунда-Августа!

Ишь ты куда Иван хватанул! Было дело, что сватался царь в Польше, еще до Анастасии Романовны, да отворот получил.

— Как же это, государь, а мы ни слухом ни духом об этом не ведаем. Ты бы со своими ближними слугами поделился, посоветовался бы, мы дурного тебе не пожелаем, — поддержал Шуйского Челяднин.

— Вот я и держу с вами совет, бояре.

— И какую из сестер короля ты в царицах видишь, Иван Васильевич?

— Ту, что помладше, Екатерину! Мне перестарки не нужны, да она и покраше другой будет. А еще за Екатериной я в приданое Ливонию возьму[65].

— Дело разумное, великий государь. Кого же ты в Польшу отправишь руки Екатерины просить?

— Окольничий Федор Иванович Сукин поедет, — готов был ответ Ивана Васильевича. — Он и в первый раз в Польшу ездил, на сватовство намекал, поедет и сейчас. Теперь я уже не пятнадцатилетний отрок, за мной Казань и Астрахань. Дорожка тоже уже известная, с пути окольничий не собьется. И опыта у Сукина в таких делах будет поболее, чем у других. Сколько раз ты, Федор Иванович, сватом бывал?

— Полста раз будет, государь, — зарделся окольничий от внимания.

Сукин и вправду был именитый сват. Он переженил сыновей едва ли не у всех бояр. Половина великосветской Москвы считала за честь заполучить его к себе как главного свата. Казалось, он был рожден для этой роли. Он бел разговор степенно, а начинал его не иначе чем как:

— У вас есть товар, у нас есть купец…