Мятежное хотение

Вновь заговорила Кученей, и опять Ивану Васильевичу показалось, что зазвучал ручей, да не тот, что сбегает по склонам, прокладывая себе путь по желтому уступчивому песку, а другой, напоминающий горный поток, который бежит, показывая свой строптивый характер, непременно норовя перевернуть встречающиеся на пути камешки.

— Дочь сказала, что Москва ей понравилась даже больше, чем Самарканд.

— Тоже мне, Самарканд! — подивился Иван Васильевич. — Ты ей скажи, что у нас земли поболее будет. А где она еще столько меха увидит, как не на Руси? Такое богатство не у каждого государя сыщешь. А холопы мои в золоте ходят, — махнул Иван на стоявшую в дверях челядь, на которой и вправду были золотые кафтаны. — В Самарканде столько бродяг, сколько у меня по всей Руси не наберется.

Иван Васильевич лукавил, и об этом великий князь Темрюк знал. Перед самым приездом кабардинского гостя самодержец распорядился собрать бродяг с города и из посадов, а затем вывезти их подалее от столицы. Стрельцы, не слушая протестующих криков ходоков, вязали их по рукам и ногам, после чего поленьями складывали на дребезжащие телеги, чтобы те не разбежались, и за два дня Москва освободилась от пяти тысяч бродяг.

— Верно, царь Иван, — улыбнулся Темрюк, — а почему ты умолчал о своей казне, которая по богатству превосходит сокровищницу султана Сулеймана?

Казна русских царей была особой гордостью Ивана Васильевича, и каждый, кто попадал в нее, тотчас терял счет времени: она походила на дивный сад, где плодами были искрящиеся изумруды, рубины, а в кувшинах прозрачными каплями застыли бриллианты. Сундуки доверху были наполнены золотом; на стенах висели поклонные кресты и распятия, украшенные самоцветами, и свет от свечей, отражающийся в драгоценных камнях, был настолько ярким, что казалось, будто бы на каждого вошедшего падает Божье сияние. Блеск фонарей многократно усиливался от прозрачных граней самоцветов, множества ожерелей, окладов, кулонов, которые были разложены на ковриках, висели на стенах, лежали на полках, выглядывали из полуоткрытых сундуков; свет ломался в радужные линии и ложился на разинутые рты гостей. Эта картина повторялась всякий раз с каждым, кто впервые переступал сокровищницу. При всей своей безмятежности Темрюк не мог скрыть удивления, и князь еще долго не мог ответить на вопрос царя: «Понравилась ли ему казна?»

Первые слова князя Кабарды казались невнятными, а царь с усмешкой подумал о том, что увиденное лишило Темрюка рассудка. Царь знал о том, что личная сокровищница князя не составляла тысячной доли от казны русских царей. Золото походило на огромный желтый магнит, притягивало к себе с неимоверной силой: его хотелось держать в руках, ласкать словно женщину. Князь запустил ладонь в монеты, которые могли защекотать его до смерти, и Темрюк едва не подавился собственным смехом; а когда пальцы разжались, выронив золото, ему показалось, что он упускает кусочки солнца, а звон монет был такой, что закладывало уши.

Если кто и оставался безучастным к царской сокровищнице, так это казначей, который еще раз проверил печати на сундуках и ящиках, после чего смахнул тряпицей пыль с золотого парадного шелома, лежащего на огромном серебряном подносе с каменьями.

Все это золото было государево, и он смотрел на него так же безлико, как евнух оглядывает гарем своего падишаха.

Сокровищница занимала с дюжину комнат, огромный подвал, где, не смыкая глаз, несли караул три десятка стрельцов, вооруженных пищалями. Они зорко всматривались в каждого входящего, и даже князь Темрюк испытал на себе недоверчивые взгляды.

Эти многие комнаты вобрали в себя сокровища первых киевских князей, где на почетном месте, в красном углу под иконой, лежала шапка Владимира Святого и его крест, который он получил от святейшего после крещения. Здесь были доспехи вещего Олега и браслета всемилостивой Ольги; золотые тины и серебряные алтыны. Чего здесь не хватало, так это молочных рек с кисельными берегами. Каждый, кто попадал в сокровищницу русского царя, думал, что здесь собраны все сокровища мира, что будто бы он переселился в сказку Шахерезады.

Если и возвращало что к действительности, так это постный голос казначея:

— Уж не ослеп ли ты от увиденного, батюшка? Другие комнаты не желаешь осмотреть?

Нужно быть глупцом, чтобы отказаться от сказки, и Темрюк шел следом.

Сокровищница царя Ивана Васильевича помнила всех московских князей, которые год от года преумножали казну, чтобы в таком виде донести ее до самодержца. Здесь был меч Семиона Гордого и посох Василия Слепого; держава великого князя Ивана Васильевича и скипетр Василия Третьего, Здесь были собраны сокровища всех завоеванных княжеств, государств, ханств, которые отыскали себе тихий приют под надежной охраной недремлющих стрельцов. Сокровищница напоминала склеп, чье золотое тело должно быть спрятано от завистливых взглядов, а многометровые потолки — это не что иное, как тяжелая крышка домовины, которая придавила великого покойника, одетого в золото и серебро многих завоеванных государств.