Мятежное хотение

Стрельцы, отставив в стороны пищали, деловито стаскивали упившихся до смерти вельмож на подводы. Опьяневшие мужи весело задирали друг друга, тыча кулачищами в бока. В углу двора верзилы устроили кулачный бой и под восторженные крики собравшейся челяди лупили один другого с той отчаянной силой и ожесточенностью, какую трудно отыскать у ратных дружинников, сошедшихся на поле брани. Никто из них не желал быть поверженным, лупили в грудь, выбивая из суставов костяшки, и когда харкнули на землю кровушкой, решили разойтись поздорову, лишив именитых гостей презабавного зрелища. Купцы, сотрясая кошелями, предлагали сойтись молодцам за гривны, и, услышав музыку золотых монет, охотников находилось немало. Отроки тузили друг друга нещадно, каждым верным движением вызывали у собравшихся такой прилив радости, какого не встретишь во время гуляний после великого поста.

Московские купцы — народ веселый, они пришли на царский двор только с одной целью, чтобы покуражиться самим и позабавить публику, и чем больше зубов выплевывали отроки, тем веселее становилось за столом. Сопли, кровь, слезы перемешались в одно пойло, имя которому— русский кураж. Купцы умели смаковать свои забавы — цедили ругательства через зубы, когда любимец не оправдывал надежд и мешком с потрохами валился битым среди двора, и не уступали в радости отрокам, когда выбор оказывался удачным.

Веселье за купеческим столом походило на ярмарку, где каждый купец громогласно вел торг, нахваливая своего бойца, наделяя его едва ли не всеми существующими достоинствами, с которыми мог соперничать разве что языческий Перун. Золота за царским столом было оставлено столько, сколько, бывает, может забрать в себя только крупный базар. Купцы, хорохорясь друг перед другом, бросали на землю каменья и заставляли дворню уподобляться цыплятам — «клевать по зернышку».

В царских палатах пир шел не менее весело, и бояре поедали белорыбицу, слушая гусельников. Царь Иван пьянеть не умел, он только багровел лицом, хохотал громче обычного и велел стольникам «угостить премудрого шута» или «выволочить за шиворот» упившегося боярина. А то еще придумал забаву — заливал за воротник боярским чинам сивушной браги. Бояре обижаться не смели. На государеву шутку полагалось подняться из-за стола и поклониться так, чтобы лохматым чубом смести с пола сор, а потом поблагодарить царя за оказанную честь.

Когда царь уставал от забав, он склонялся к черкешенке и говорил ей прямо в лицо:

— Все это твое будет, радость моя! Все! И бояре эти бестолковые, и земли русские… и я твой!

Княжна улыбалась, и по сверкающим глазам Кученей не трудно было понять, что русский пир пришелся как раз по ее кавказскому сердцу.

— Я тебе, красавица, еще свою сокровищницу покажу, — не желал угомониться Иван Васильевич, — русские князья и цари все это добро собирали. Там столько злата, что таких княжеств, как твоя Кабарда, не один десяток купить можно. Эх, сладенькая ты моя, эх, лебедушка! — пел царь. — Отберешь себе в светлицу самых красивых девок, будут они тебя причесывать, на плечики твои будут шубу надевать, в косы станут вплетать золотые ленточки. Эх, радость ты моя, в золоте ходить станешь! — неугомонно шептал Иван Васильевич прямо в горящие глаза княжны.

Кученей не понимала слов Ивана, но чувствовала, что русский царь говорит нечто такое, отчего у другой бабы от радости зашлось бы сердечко.

— Орлица ты моя, голубушка, — все большей любовью пылал русский самодержец, — мне многого от тебя не надо. Сына роди! Век на тебя молиться стану. А еще шептала бы ты мне в ушки словечки ласковые. Анастасия Романовна, жена моя покойная, умела это делать и говорила так сладенько, что душа замирала, — неожиданно затосковал царь. — Подойдет иной раз, обнимет меня — и вся печаль вон выходит. Это я с виду такой суровый, а душа у меня, как и прежде, такая же беззащитная, как в младенчестве. Любой обидеть может! Выйдешь за меня замуж, государыня, ни в чем отказа знать не будешь. В почете жить станешь, в уважении.

Сидевший по другую руку от царя Темрюк только улыбался и легонько кивал красивой головой. Речь русского самодержца была для него приятна. Кученей здесь понравится. Князь едва не рассмеялся от мысли, что будущая царица своим темпераментом способна растрясти полусонную Москву.

Государя всея Руси Ивана Васильевича невозможно было заподозрить в неискренности: голос у него теплел, глаза блестели. Самодержец и вправду не видел рядом с собой иной супружницы, кроме Кученей.

Слушая государя, трудно было поверить, что три часа назад самодержец, волнуясь, перечитывал письмо от Федора Сукина, который писал о том, что Екатерина так хороша, что с ней не могут сравниться не то что боярышни в Московском государстве, но даже византийские принцессы, известные на весь православный мир своим благочестием. В послании русский посол отмечал, что цвет ее лица напоминает молоко, а алые губы — это сочная малина, глаза же подобны горящим угольям — увидал и обжегся.