Мятежное хотение

Бой был долгим. Джигиты наскакивали с яростью загнанных животных, и если бы в их руках не было сабель, они готовы были перегрызть друг другу горло. А когда Сават оступился, зацепив носком выступающий корень, то сумел хорошо рассмотреть свою смерть. Вот она какая: с открытым ртом и побелевшими губами, безбородая и наивная. Она сумела принять облик друга, возможно, для того, чтобы убить не только тело, но и душу.

Сабля вошла глубоко в грудь и уперлась в землю.

— Прости, — упал Искандер на колени, — я не желал твоей смерти! Это получилось само собой!

— Я не виню тебя, любовь сильнее, чем дружба, — выдавил из себя капли жизни Сават. — Я хотел поступить точно так же, но тебе в отличие от меня повезло… Это ты меня прости.

— За что?

— За то, что своей смертью я тоже убил тебя. Мои сородичи не простят тебя, Искандер.

Кученей стояла как рабыня, которая дожидается своего повелителя. Искандер отбросил в сторону окровавленную саблю и брал княжну с таким ожесточением и злобой, как будто хотел убить ее. Лес, мягкая пахучая трава, красивое лицо юноши и остывающее окровавленное тело менее удачного соперника только усиливали желание обоих; спазмы прошлись по всему телу княжны, споткнулись у самого горла, а потом вырвались из глубины нутра с неимоверным счастьем, и крик потряс кроны кипарисов.

Некоторое время княжна лежала неподвижно, казалось, она умерла. Искандер знал, что от благодати не умирают. Кученей оживала медленно, словно израненный зверь: сначала открыла глаза, потом пошевелила рукой, и когда Искандер сделал попытку подняться, крепкие пальцы обвили шею.

— Прошу тебя, останься!

Это просила не женщина, этого требовала княжна.

А когда она вновь ощутила на себе приятную тяжесть крепкого тела, благодарно вздохнула.

— Я не могу с тобой остаться. Я убил друга, — честно признался Искандер.

— А разве эта малая жертва не стоит большой любви? — недоумевала княжна.

— Счастья нельзя получить на крови, Кученей.

— Глупец! О чем ты думал прежде?! Прочь отсюда, если не сумел оценить подарка.

Искандер опоясал кафтан, потом осторожно положил на седло мертвого друга и, не оборачиваясь на княжну, выехал из леса.

Повстречаться вновь им не было суждено.

После поединка Искандер не прожил и двух дней — на следующее утро он был зарезан в своем дворце, а голову юноши сородичи убитого князя прислали Кученей в подарок.

— Кто же был второй? — продолжал бесхитростно любопытствовать царь Иван.

— Он тоже был настоящий джигит, — уверила мужа царица.

Грусть по ушедшему ненадолго защемила сердце, а потом отпала пожухлым осенним листком, лишенным живительных соков.

Откровение девицы подхлестнуло в Иване новый интерес. Посмотрел на жену царь и согласился: такой девке без мужика оставаться грех.

— Закрой глаза, не люблю, когда баба на меня смотрит, — и взял царицу при свете витых свечей.

Свадебный пир продолжался.

* * *

Минуло полгода после женитьбы царя. Однако страсть в Иване Васильевиче не иссякла, он не отпускал от себя царицу ни на шаг: появлялся с ней в Стольной палате, брал ее с собой на охоту, где она, не уступая в проворности охотничьим псам, гоняла зайцев. А однажды, глядя в красивое лицо царицы, Иван предложил:

— Травлю хочешь посмотреть? Тут воры сыскались среди бояр, заговор супротив меня замышляли, со света хотели сжить. Вот пускай медведь их уму-разуму поучит.

— Хочу, — отозвалась царица.

Государь не без удивления наблюдал, как при упоминании о медведях в ее глазах загорелись бесовские огоньки.

— Анастасия, моя первая жена, не любила такие забавы, — произнес Иван, и трудно было понять, что пряталось за этими словами: не то скорбь о прошлом, не то восхищение новым приобретением.

— Я не Анастасия Романовна, — произнесла твердо Мария и ушла, оставив царя в одиночестве.

Больше в присутствии Марии покойную Анастасию государь не поминал.

Во время медвежьей травли Мария Темрюковна сидела рядом с Иваном. Это не Анастасия Романовна, которая при появлении диких тварей могла лишиться чувств. Черкесская княжна сидела так, как если бы она распоряжалась двором и самим Иваном Васильевичем, а когда псари ввели медведей, щеки у Марии от возбуждения покрылись румянцем. Царица приоткрыла рот, но не для того, чтобы вскрикнуть от ужаса, а чтобы зло прошептать:

— Возьми его! Возьми!

И медведь, видимо услышав ее голос, бросился на застывшего узника и движением лапы разодрал его пополам.

Бояре не смели смотреть на царское место: не в русских обычаях царицам на травле бывать. Бабье дело кружева плести, полотнища вышивать. И государь тоже хорош — не укажет ей место.

Бояре были смущены, искоса поглядывали на царицу, а Мария Темрюковна, словно зверь, отведавший крови, хищно раздувала ноздри.

* * *

Вместе с ранним первозимком началась стужа, которая выдула с изб остаток тепла, запорошила дороги и отозвалась чугунком под копытами лошадок. Воздух был свеж, а мороз задирист — он хватал за щеки и лез под тулуп.

Простывшие печи чихнули первой грязью, а потом над крышами мягко заклубился серый дым, который, словно одеяло, укрыл первый снежок.