Мятежное хотение

Княжна Кученей была торжественна — под стать Успенскому собору. По настоянию Ивана Васильевича она сняла с себя горское платье и облачилась в нарядную опашню, которая шла ей куда больше, чем девицам, которые привыкли к родной одежде. Кученей чувствовала себя в чужой одежде так же свободно, как в седле арабского скакуна. Целомудренный покров еще более подчеркивал ее дикую кавказскую красоту, которая была особенно заметна под сводами храма.

Перед алтарем стояла огромная купель — ступит в нее Кученей и выйдет из воды иной. Купель была настолько объемная, что могла вместить в себя с дюжину иноверцев. Но Кученей была одна. Бояре замерли, ожидая, когда ангел, которому суждено стать царицей, сбросит с себя покровы и войдет в святую воду. Будет несколько мгновений, когда бояре смогут увидеть ее именно такой, какой сотворил княжну Господь. Ангелы не знают изъянов, и потому на теле Кученей они не обнаружат ни одной лишней родинки.

Бояре ожидали. Выжидала княжна Кученей. Набиралась терпения челядь, стоявшая за вратами храма. Затаился весь город. Не торопился только митрополит Макарий, и его совсем не интересовали телеса юной княжны; митрополит был так стар, что его не волновала ни зрелость, ни расцветающая молодость. Он только раз взглянул на лицо Кученей, отметив свежесть девы, и расправил на столе крестильную рубашку.

Кученей стояла покорная и без платка. Крещение она воспринимала с тем же чувством, с каким преступник относится к казни: важно не сорваться на крик и уйти достойно. А митрополит уже брызнул водицу на черкесскую княжну, вырвав ее из круга сородичей.

— Крещается раба Божия великая княжна Мария, во имя Отца — аминь, и Сына — аминь, и Святого Духа — аминь.

Свадьба была торжественной. По вечерам на улицах горели огромные кострища, освещая ярким пламенем самые заповедные уголки города. Московиты совсем разучились спать и до утра жгли факелы и орали песни. Город ненадолго замирал на время богомольный, а потом веселье вновь вспыхивало с прежней силой, словно за время недолгого поста московиты успели соскучиться по шабашу и веселью.

Корчмы не пустели, и питие продавали на вынос ведрами. За неделю запас с вином так порастратился, что продлись праздник хотя бы на несколько дней, пришлось бы свозить вино с соседних земель.

Праздник был и для братии Циклопа Гордея, которая дежурила у всех кабаков столицы и подсчитывала прибыль вместе с купцами. А утром, когда народ упивался насмерть, уже не в состоянии подняться с дубовых лавок, в корчму тихо заявлялся один из монахов и объявлял, что Циклопу Гордею не хватает на житие.

За неделю только двое купцов посмели отказать в просьбе Гордею Циклопу, и потому никто не удивился, когда бунтарские корчмы вспыхнули вместе с пьяными гостями.

О пожарах докладывали боярину Шуйскому, но он только махал руками: в городе праздник, а по пьяному делу чего только не случается.

В особом восторге от московского разгула были англичане, торговавшие беспошлинно по всем русским землям. Красный английский портвейн проделывал длинный путь по Северному морю, прежде чем попасть в русские погреба. Вино продавали всюду — на шумных базарах и пустующих площадях, в посадах и в Кремле. Московиты покупали его охотно, оно было крепче, чем брага, и мягче, чем сивуха. Город жил так, как будто готовился к вселенскому потопу и встретить его хотел не иначе как в угарном хмелю.

Все дни в торжестве звонили колокола, и птицы в ужасе метались по небу, не зная, где бы сложить уставшие крылья. И дождь нечистот небесной манной сыпался на головы прихожан, спешащих к соборам.

Весело было в Москве.

Черкесские князья были польщены царским гостеприимством, а когда Иван распорядился, чтобы за столом им прислуживали боярышни (вопреки заведенным обычаям), восторгу их не было границ. Чернобровые красавцы беззастенчиво пялились на девушек и ждали минут, когда от пития обессилеет последний боярин, чтобы втихомолку потолковать с жеманницами о более приятных вещах, чем соколиная охота.

На свадебном пиру нареченная Мария сидела рядом с Иваном, глаз не поднимала, и отец только удивлялся смирению дочери, которая была куда своевольное всех его сыновей, вместе взятых. Мария осторожно, как того требовал обычай, откусывала пирог, слегка пригублена вино и совсем была равнодушна к обилию всякой снеди. И только когда она украдкой поднимала глаза на стареющего отца, Темрюк с облегчением вздыхал — рядом с царем Иваном сидела его дочь.

Гости дружно доедали первых шесть лебедей, заготовленных на первый день свадьбы, и Иван Васильевич терпеливо ожидал, когда стольники подадут следующие блюда, после которых молодым будет дозволено подняться в свои покои.

Вот и копчености.

Поднялся Иван Васильевич со стола, поклонился на три стороны и, взяв невесту за руку, повел ее за собой в Спальные покои.

Оставшись наедине с царицей, Иван Васильевич хмуро поинтересовался:

— Девка?

Мария глаз не отвела:

— Скоро узнаешь.

А когда Иван Васильевич прижал царевну к постели всем телом, то уличил обман. Откинулся он с нее со вздохом и заметил:

— Стало быть, не мною дорожка проторена.