Мятежное православие

Тут-то на помощь светским властям пришли бывшие в Москве греки: архиереи Парфений фивский, Кирилл андросский и Нектарий погонианский, которых царь Алексей Михайлович приказал призвать на собор, чтобы они изрекли приговор Никону по греческим правилам. Правила эти, как и следовало ожидать, оказались гибкими. Архиереи отметили, что им лично близок Никон с его грекофильской политикой, но его судьбу, как и судьбу Патриаршего престола в Москве, имеет полное и нераздельное право решать сам самодержец: хочет — низложит, хочет — восстановит.

В соответствии с этими «правилами» собор постановил: «Чужду быти Никону патриаршескаго престола чести, вкупе и священства, и ни чим не обладати». Греки горячо поддержали это решение, подав государю особые мнения, в которых каждый старался обвинить и унизить Никона. Между прочим, они заметили, что, во-первых, новопоставленный после Никона патриарх должен считать четырех восточных патриархов выше себя; во-вторых, что следует изменить порядок поставления патриарха в пользу царя. Вместо избрания по жребию следовало, по мнению греков, избирать на поместном соборе три кандидатуры, из которых самодержец должен самолично выбрать лучшего!

В своем рвении, однако, греки зашли слишком далеко. Епифаний Славинецкий, поверивший им и подписавший решение собора о лишении Никона патриаршества и архиерейского сана, будучи человеком любопытным, стал читать греческую книгу, содержавшую, по словам приезжих, соответствующее (шестнадцатое) правило первого и второго вселенских соборов. С глубоким изумлением Епифаний такого правила не нашел: оно было попросту выдумано греками в угоду царю! Возмущенный Епифаний подал государю заявление, в котором отказывался от своей подписи под приговором Никону. Это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы — решение такого важного для русских иерархов дела оказалось основано на вранье, — и приговор не вступил в силу. К тому же архимандрит полоцкого Борисоглебского монастыря Игнатий Иевлевич произнес перед собором страстную речь, заявив о невозможности заочного осуждения Никона без участия вселенских патриархов (по крайней мере, константинопольского). Не признал правомерность решения собора 1660 года и Никон.

Первый блин греков вышел комом, но светская власть уже углядела огромные возможности «сотрудничества» с приезжими. Вскоре, 12 февраля 1662 года, в Москву прибыл прекрасно подготовленный к подобным делам в иезуитской коллегии Паисий Лигарид, именовавший себя митрополитом города Газа. Свой символ веры он немедленно обозначил, обратившись к московскому правительству за деньгами. Предлоги просьб о вспомоществовании были разные. Прежде всего, Паисий живописал ужасное положение христиан его епархии под властью турок и просил ежегодно вручать ему 500 ефимков (крупных серебряных монет), необходимых как дань мусульманским властям. Затем грек просил увеличить ему содержание из казны, чтобы его слуги и лошади не помирали с голоду. Поскольку греческий митрополит прибыл в Москву без соответствующего одеяния, он попросил затем выдать ему архиерейские одежды, саккос и митру. Все было дано с прибавкой против просимого.

Паисий Лигарид недолго удивлялся щедрости московского правительства: попросил карету и лошадей с новой упряжью. Они были даны. Тогда он вместе со своим дьяконом Агафангелом купил по цене лома 250 вышедших из обращения медных рублей и просил заменить их серебром. Все было дано. Дают — бери, решил Лигарид и кровью сердца написал прошение о том, что его епархия уже три года, пока он живет в Москве, не выплачивала дани туркам и подати иерусалимскому патриарху (для чего прихожане заняли 1700 ефимков). Не спрашивая, куда митрополит дел выплаченные прежде деньги, российское правительство согласилось оплатить эти расходы христиан города Газа. Лигарид просил, легкости ради, выдать эту сумму золотом — и эта просьба была удовлетворена: вместо 1700 ефимков серебром ему выдали «850 золотых червонных».

К расходам казны на Лигарида следует отнести и немалые косвенные потери: широкую торговлю Паисия соболями, покровительство купцам, которые, являясь якобы «племянниками» митрополита, уклонялись от уплаты таможенных пошлин, маклерскую деятельность. Кроме того, правительству было известно о взятках, которые Лигарид брал за покровительство приезжавшим в Москву греческим купцам и духовным лицам, об ограблении им с сообщниками архимандрита Христофора, вещи которого были найдены в келье Паисия при обыске («золотые, и ефимки, и соболи, и перстень»). Тем не менее московские власти не только смотрели сквозь пальцы на «шалости» Лигарида, но и постоянно снисходили к его просьбам за различных лиц, укрепляя влияние митрополита, который очень быстро стал как бы полномочным представителем греков в России.