Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– О нет! – воскликнула Далси. – Я обожаю эту конструкцию, она полностью соответствует тому, как это делали в тысяча восемьсот двадцатом году.

– Они обошлись в целое состояние, – сказал Уолдо. – Просто жалко будет их выбросить.

– Но что делать? – спросил Герант.

– Придется разобрать три валика и покрыть резиной трущиеся части. Этого, наверно, хватит.

– Сколько времени это займет? – спросил Герант.

– Не меньше часа.

– Тогда потратьте час и сделайте. Чтобы сегодня после обеда уже было готово.

– Не можем, – сказала Гвен Ларкин. – Занавес должен подняться ровно в два. Сегодня экзаменовка Шнак, ты забыл?

– И что с того? За час никто не умрет.

– Судя по тому, что было сегодня утром, нельзя, чтобы они ждали целый час. Они разозлятся, особенно этот сварливый старик. Мы не можем осложнять Шнак экзамен.

– Чертова Шнак! Противная малявка. От нее одни проблемы!

– Герант, не вредничай. Дай девочке шанс.

– По-твоему, ее шанс важнее моей постановки?

– Да, Герант, с этой минуты и до половины четвертого ее шанс важнее всего на свете. Ты это сам вчера говорил всей труппе.

– Ты же знаешь, я говорю то, чего требует момент.

– Ну так вот, сейчас момент требует, чтобы мы оставили эти ролики в покое. Потом все сделаем.

– Это женская солидарность. Господи, как я ненавижу женщин!

– Можешь меня ненавидеть, дело твое, – сказала Гвен. – Но пойди навстречу Шнак. Потом будешь ее ненавидеть сколько хочешь.

– Гвен права, – сказал Уолдо. – Я сказал «час», но вполне может выйти и два. Давайте пока это оставим.

– O Jesu mawr! O anwyl Crist![388] Как хотите!

Судя по звукам, Герант ушел весьма недовольный.

– Не переживайте! Нам только сцену появления меча отыграть! На сегодня сойдет! – крикнул Уолдо, но Герант не ответил, а значит, не смягчился.

Шнак отправилась в туалет и вытошнила в унитаз съеденный сэндвич и выпитый кофе. Обед превратился в желчь у нее в желудке. Она обтерла лицо, умылась холодной водой, вернулась к себе в грим-уборную и стала смотреться в зеркало. Чертова Шнак. Противная малявка. Герант, конечно, прав.

Он меня никогда не полюбит. Не за что. Я люблю Геранта еще больше, чем Ниллу, а он меня ненавидит. Еще бы! Коротышка. Тощая. Волосы ужасные. Морда крысиная. А ноги! Зачем Нилла велела мне надеть черный жакет и эту белую блузку? Конечно, он меня терпеть не может. Я просто жуткая уродина. Почему я не похожа на Ниллу? Или на эту Марию Корниш? За что Бог меня так не любит?

В дверь постучали, и заглянула девица на побегушках (самая хорошенькая).

– Шнак, пятнадцать минут, – сказала она. – Мы все за тебя болеем. Все девочки будут тебя ругать.

Шнак огрызнулась, и девица исчезла.

Следующие пятнадцать минут Шнак твердила себе, более или менее повторяясь, как она себя ненавидит. Ее опять позвали – на сей раз в дверь, и она пошла вниз, через сценический подвал на сцену и в оркестровую яму. Вот они сидят – тридцать два негодяя, сговорившиеся ее уничтожить. Они ей мило кивали; концертмейстер и Уоткин Бурк, сидевший у клавесина, шепнули: «Ни пуха».

Нилла велела, если при выходе Шнак на дирижерское место будут аплодисменты, развернуться и поклониться. Никто не хлопал, но краем глаза Шнак увидела, что семь экзаменаторов расположились там и сям в зрительном зале, а в первом ряду, прямо у нее за спиной, с полной партитурой на коленях и фонариком в руке, сидит ненавистный Пфайфер. Ну и место выбрал, подумала она.

Загорелась и погасла красная лампочка сценариуса, и тут же медленно и мрачно моргнула, как глаз морского чудовища, диафрагма телекамеры, стоящей прямо перед дирижерским местом и призванной передавать каждое движение Шнак на мониторы в глубине сцены – для режиссера, хора и разных звуковых эффектов за сценой.

Шнак постучала по пюпитру, подняла палочку – личную палочку Гуниллы, сделанную на заказ и, видимо, врученную ей сегодня в качестве талисмана, – взмахнула, и первый таинственный аккорд увертюры окатил ее как волна.

Оркестр, понимая, что она трусит, но ничего не зная о ее ненависти, играл хорошо. Пятнадцать тактов в медленном темпе, и занавес поднялся, открывая Волшебное озеро. Перед ним стояли Оливер Твентимэн в роскошном одеянии Мерлина и Ганс Хольцкнехт в доспехах и плаще Артура. Мерлин обратился с заклинанием к волнам, и – чуточку не вовремя – великий меч Калибурн поднялся над недвижными водами. Артур схватил его, и магия меча ожила. Все вроде бы шло хорошо, но тут Шнак постучали – почти ударили – по спине, а когда она не отреагировала, раздался громкий свист, и голос профессора Пфайфера завопил:

– Стоп! Стоп! Повторите с буквы «D», пожалуйста!

Шнак уронила палочку, музыка смолкла.

– Что случилось? – спросил голос Уинтерсена.

– Я хочу прослушать заново с буквы «D». Они играют не то, что написано в партитуре.

– Мы внесли небольшое изменение на репетиции, – сказал голос Гуниллы. – Добавление в партии деревянных духовых.

– Я говорю с дирижером, – отрезал Пфайфер. – Если вы внесли изменение, почему оно не отражено в представленной партитуре? Повторите, пожалуйста, с буквы «D».