Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

Пришла няня – не стереотипная плотно-краснощекая баба, но девушка лет двадцати с небольшим, в элегантном синем форменном платье: Дэвид был ее первым воспитанником.

– Идем, ягненочек мой, – сказала она с шотландским выговором, при первых звуках которого Герант одобрительно глянул на нее. – Пора в постельку.

Она забрала ребенка, который на сей раз громко, раскатисто пукнул.

– Вот молодец, – сказала няня.

– Дэвид умнее вас всех, – заявил Герант. – Он подытожил весь наш спор одной мастерской репликой. И давайте больше к этой теме не возвращаться.

– Придется, – сказала Мария. – Не отвертишься. Пускай ты и не поощрял Шнак, но ты должен ее утешить. Логика ясна, но объяснять ее словами слишком долго.

– Я раньше прикрою представление, – сказал Герант, выбрался из-под тяжелого покрывала и вышел, громко топая. Хлопать дверью он не стал, видимо избегая банальности.

Остальные долго жевали насущный вопрос, решая, кто прав и кто не прав, пока Даркур не заснул. В полночь они разошлись по своим комнатам. Большой мотель был набит людьми, так или иначе связанными с постановкой «Артура», и Альберт Гринло упорно именовал его Камелотом. Интересно, в Камелоте ходило много сплетен про Ланселота и Элейну? Мэлори об этом умалчивает.

7

Назавтра, как только в больницу начали пускать, Герант явился к Шнак. Она лежала в палате на двоих, но, по счастью, вторая койка пустовала. Шнак сидела на кровати, измученная и бледная, в больничном халате, когда-то голубом, а теперь – жалко-сером. Она ела желе оранжевого цвета и запивала гоголь-моголем.

– Такое дело, старушка, – сказал Герант. – Не повезло. Ты не виновата, и я тоже. Судьба.

– Я вела себя как эгоистичное говно, и теперь всем за меня стыдно, – сказала Шнак. Слезы ее не красили.

– Неправда. И то и другое неправда. И пожалуйста, перестань ругаться: кто все время грязно ругается, у того и жизнь будет грязная.

– Моя жизнь – говно. Всё против меня.

– Миссис Гаммидж![392]

– Кто это такая?

– Если будешь хорошей девочкой и быстро поправишься, я дам тебе книжку про нее.

– О, так она из книжки. Все вы, и Нилла, и Корниши, и этот Даркур, – все вы живете книжками. Как будто там всё есть!

– Понимаешь, там и вправду почти всё есть. Нет, не так. Мы узнаём в книгах то, что уже видели в жизни. Но если будешь читать книги, то сможешь набраться кое-какого опыта и тебе не обязательно будет испытывать каждый удар на собственной шкуре. Ты кое-что сможешь предугадать наперед. Например, в любви. Ты думала, что любишь меня.

Шнак болезненно взвыла.

– Ну хорошо, ты до сих пор так думаешь. Ну-ка, скажи. Скажи: «Я люблю тебя, Герант!»

Шнак опять взвыла.

– Ну-ка, давай. Выкладывай!

– Я скорей умру.

– Вот видишь, что получается, если строить словарный запас на словечках типа «говно»? Большие слова застревают у тебя в горле. Кто не может говорить о любви, тот ее и не чувствует.

– Чувствую, еще как!

– Тогда скажи!

– Меня тошнит.

– Отлично. Вот тазик. Я подержу тебе голову. Давай-давай! Хм… не так уж плохо, если учесть, что́ ты с собой сделала. Все почти как новенькое. Сейчас я вылью это в туалет, ты выпьешь воды, и мы продолжим.

– Оставь меня в покое!

– Не оставлю! Тебе еще много чего придется извергнуть, а не только гоголь-моголь, если хочешь по-настоящему выздороветь. Дай я вытру тебе рот. А теперь давай по новой: «Я люблю тебя, Герант».

Побежденная, Шнак зарылась лицом в подушку и среди рыданий едва слышно прошептала: «Я тебя люблю».

– Молодец! Теперь посмотри на меня, и я вытру тебе глаза. Понимаешь, я твой друг, но я не люблю тебя – не так, как ты будто бы любишь меня. Милая, не думай, что я не понимаю! Все проходят через такую безнадежную любовь, и я тоже через нее прошел, и я знаю, что это ужасно больно. Но представь себе, что мы – романтические влюбленные. Как ты думаешь, я бы стал держать тебе голову, пока ты блюешь, вытирать тебе лицо и вправлять мозги? Любовь, о которой мечтаешь ты, происходит на зеленых лугах среди аромата цветов и пения птиц. Или в роскошных чертогах, где ты возлежишь в шезлонге, а я очень медленно снимаю с тебя одежду и наши тела сливаются в пароксизме невыносимого наслаждения – и все это время ни один из нас не засмеется и не скажет другому ни единого доброго слова. А ведь в долгом пути вдвоем нужен именно смех и добрые слова.

– Я чувствую себя полной дурой.

– И ошибаешься. Ты не дура, и только дурак сочтет тебя дурой. Ты творец. Может быть, даже гениальный. Романтическое искусство – это именно то, чем ты занималась с прошлой осени, – не что иное, как чувство, которому художественная техника придала форму. Техники у тебя навалом. А вот с чувством проблемы.

– Если бы тебя воспитывали как меня, ты бы ненавидел само это слово.