Мятежный ангел

Паренек с жидкими усами проводил ее взглядом. Крышка описала дугу над домами и исчезла бесследно! Ни звука, она просто исчезла. Как такое могло случиться? Не знаю. Наверное, ветер поднял ее в вышину, а крышке не хотелось превращать полет в падение. Так была объявлена война гравитации и ограничениям, которые налагала жизнь. Позже, когда я был не в духе, особенно из-за скверных отметок в школе, стоило мне поднять глаза к небу, как рождалась фантазия, которая для меня становилась реальностью. Мои глаза смотрели на то, чего другие не видели; в вышине свободно кружила моя голубая, как само небо, крышка. Впервые придуманный образ оказался столь явно ощутимым, и юноша осознал: воплотить можно любой замысел. Я поделился своим открытием с мамой, но она, как всегда, не поняла меня.

— Ты берешь пример с отца, хочешь, как и он, быть крышкой к каждой кастрюльке.

Так выражался мамин протест против отцовского убеждения, что политика — это судьба, а заодно против моей склонности к дерзким выходкам, замеченной ею при первом балетном выступлении в школе.

Когда толстушке Милице Теодорович сказали, что из-за лишних килограммов балетной карьеры ей не видать как своих ушей — а толста она была сверх всякой меры и часто впадала в уныние, — она оцепенела и уставилась в пустоту. Видно было, что она вот-вот расплачется, но сперва ей удалось сдержаться. А потом по щеке поползла слеза и, упав на заношенное до дыр трико, застыла крупной градиной; все засмеялись. Меня тоже разбирал смех, но я стиснул зубы. Не оставалось ничего другого, кроме как вступиться за Милицу.

— Вам-то смех, а Милице каково?

— Да ты кто такой, чтоб указывать, над чем смеяться

— Кто я такой? Да кто бы ни был, а вот вы кретины!

Учительница физкультуры одернула меня:

— Ты зачем обзываешь товарищей?

— Даже и не знаю, как объяснить, — уж вы-то наверняка лучше меня знаете.

Так, толком не успев начаться, оборвалась моя балетная карьера.

Хранить тайну небесно-голубого спутника было нелегко, но я боялся, что друзья засмеют меня и решат, что по мне плачет психушка. Меж тем маленький спутник превратился в настоящее чудо, и мне в конце концов стали безразличны насмешливые взгляды сверстников.

Голубой спутник кружил в небе, словно им управляла сила моего желания! Вскоре дело приняло новый оборот. Мы с ним оба поверили в то, что он стал независимым и летает сам по себе. То, что чудо-спутник рожден ребяческим порывом выделиться из компании сверстников, было предано забвению. Впоследствии небесно-голубому спутнику удалось то, чего не могли добиться мои отец и мать. Утренний подъем с кровати был для меня — и до сих пор остается — трудной задачей. Ни отец, ни будильник не могли вызволить меня из мира снов и отправить в школу, а крышке от кастрюли выпала роль, которую годы спустя мое поколение признало за песней «Роллинг Стоунз» Start Me Up!

Крышка врывалась в комнату, щелкала меня по носу и по лбу и тут же исчезала. А я просыпался, словно ужаленный электрическим током, как рыба, которую бьют браконьеры. Правда, рыбы от этого погибали — я же, уминая ломоть поджаренного хлеба, спешно надевал школьную форму и несся к первому уроку. Поначалу, когда главнее всего для меня был футбол, крышка взяла за обычай повисать в метрах над головой во время тренировок на стадионе Футбольного клуба Сараево. Приятели подтрунивали надо мной, ведь я «говорил сам с собой, глядя в небо»!

— Лучше уж говорить с собой, чем с такими балбесами, как вы!

Свободная и независимая, крышка была прекрасным компаньоном и на первых порах давала мне советы, а потом — подобно тому, как утренняя роса превращается в облако, — стала моей совестью! Она проникала в каждый уголок моей жизни, и ей всегда было что сказать.

— Там, где другие бьют крученые, ты лупишь пыром?

— Так учил меня тренер Стипич.

— При чем тут Стипич! Вот умел бы ты запускать крышки так, чтобы они возвращались, ветер не унес бы меня, не стала бы я скиталицей.

— А кто говорит, что ты скиталица? Ты — и дом, и кров, и подпол, ты моя совесть!

— Тебе надо освоить бумеранг! Знаешь, что это такое? Не знаешь.

— Знаю, лучше всех запускали крышки те, кто умел закрутить их полет!

— Так, да не так! Послушай-ка! Сверло, вгрызаясь в стену, движется не по прямой, а словно кружась, винтом. Ты не сверло, но жить — все равно что сверлить дыру, это круговое движение по косой!

— Ладно, согласен, но завтра-то как мне быть?

— А что у нас завтра?

— Матч! Мы, «Пионеры», играем против «Железничара»!

— Золотое правило: никогда не напрягай стопу, просто мягко поддень мяч мыском, удар должен быть легким, но разить наповал. Эх, вот бы мне оказаться на твоем месте!

— А мне бы — да твою свободу!

— Дерьмовая у меня житуха! Кабы не воздушные завихрения, я превратилась бы в ржавый хлам, и даже цыгане-старьевщики не подобрали б меня в свою тачку, с которой они всюду ходят, выкрикивая: «Починяем зонты, продаем плошки-миски!»

— По-моему, жизнь — это водоворот! — воспроизвел я фразу, которую часто слышал дома.