Мятежный дом

– Баккарин, ты молодец, – усмехнулся Пауль. – Но мне бы хотелось что-то донести до моего чудо-братца. Макс, я понимаю, что у тебя была довольно тяжелая ночь. И что еще не всех зарезали, кто должен быть зарезан, чтобы завтра совет кланов прошел без эксцессов. Я вообще признаю твое полное превосходство в области политики и войны, стратегии и тактики, а также охраны окружающей среды, чтоб она была здорова. Но в некоторых аспектах ты все-таки патологически туп.

– С того момента, как ты отправил его в «Горячее поле» и до сей минуты, – пояснила Баккарин, – ты обращался с ним как с собакой.

– До этого момента тоже, – вставил Пауль. – Я видел. Впрочем, с собаками Макс обращается хорошо…

– Я обращался с ним как со всеми своими людьми, – холодно отозвался Максим. – Как с тобой. Как с родным сыном. Не хуже и не лучше.

Дельгадо и Баккарин снова переглянулись. У Пауля дернулась щека.

– Раз на то пошло, – сказал он. – Не хотел я эту тему поднимать, но раз уж ты сам ее поднял. Да, брат. Ты обращаешься с людьми неважно. Ты защищаешь, опекаешь, поддерживаешь и на свой лад любишь, но твоя привязанность выражается главным образом в форме разносов за то, что они не соответствуют твоим высоким стандартам. В тех случаях, конечно, когда тыне презираешь человека до такой степени, что считаешь бесполезным отчитывать.

– Может быть, ты не заметил, – сказал Максим, поднимаясь, – но последние годы были для нас не слишком удачными. И если бы я позволил себе выказывать к кому-то нежную привязанность, я бы подставил этого человека под огонь.

– Может быть, господин Дельгадо и Баккарин тебе поверят, – Пауль усмехнулся. – Но я-то знаю, что ты был таким еще до войны. Сколько я себя помню, я восхищался тобой – и одновременно боялся, что вот-вот совершу какую-нибудь немыслимую «драугу», и мой прекрасный старший брат начнет относиться ко мне с той же брезгливой жалостью, с какой он относится к родителям. На войне ты избавился от остатков чувства – и только.

– На войне, – теперь Ройе-старший заметно побледнел, – я увидел, к чему привел нас этот самообман, который мы пестовали слишком долго. Если бы мы хотя бы один год были тем, чем должен быть Вавилон – имперцы не загнали бы нас в этот глухой угол, и…

– Если бы мы хотя бы один год были тем, чем должен быть Вавилон в твоем представлении! – выкрикнул Пауль. – Я бы сам записался в Крестовый Поход! Но речь не обо мне сейчас. Не о нас вообще. Мы привыкли. Мы знаем, что ты добрый внутри. Речь идет о подростке, который ради тебя и твоего дела поломал хребет своей душе, а ты вместо «спасибо» и «прости» посмотрел на него, как на вошь!

– Я не смотрел на него, как на вошь, – в противоположность брату, Максим Ройе не повышал голоса. – Мне не понравился механизм его самонакрутки, я считаю это вредным и разрушительным для него же, но в тот момент просто не было времени все это объяснять ему – и странно, что приходится сейчас что-то объяснять тебе, взрослому человеку. Я прекрасно понимаю, что это была игра, но это не та игра, которую следовало бы поощрять. И будь у меня немного больше времени, я бы объяснил, чем плохо это «"я наивный-но-чистый, может-и-не-знающий,почему-это-так, но твердо знающий-что-это-так, никому-не-помутить-моей-веры»…

Баккарин приподняла хрустальную вазу и уронила ее на пол. Жалобно-звонкий взрыв заставил Ройе на миг умолкнуть.

– Макс, – улыбнувшись, произнесла женщина. – Это не игра. А ты не в судебной коллегии. Поэтому придержи свое красноречие и послушай немного. Я знаю тебя не так долго, как твой брат, но думаю, что в силах тебя понять. Например, я понимаю, что тогда, перед лицом Нуарэ и всех остальных, ты сделал для меня все, что мог. Я благодарна тебе за то, что ты изо всех сил старался скрасить мне эти весьма неприятные десять минут. Спасибо тебе, Макс, от всей души и без всякой иронии. Но если ты как-нибудь выкроишь момент и скажешь что-то вроде «Мне очень жаль, что пришлось это сделать» – я не имею в виду сейчас, а когда ты сам захочешь и будешь готов… то одной царапиной на душе у меня и, главное, у Северина станет меньше. А душевное равновесие Северина для нас – вопрос ключевой. Если и можно представить себе что-то хуже, чем дерганый художник во главе клана – то разве только тех идиотов и предателей, которых ты сегодня снес, за что тебе еще одно огромное спасибо. Но с Северином тебе еще работать, и если нам повезет – работать долго. Так что у меня есть вот такое вот простое пожелание на будущее. А выкроить время уже сегодня, прийти к мальчику, пожать ему руку и сказать «спасибо» – это уже не просто пожелание. Это было бы требованием, если бы я могла требовать чего-то от тебя.

– Ты можешь. Ты – жена и соправительница Северина, мать наследника. Только по факту, а не перед законом, но это дело нескольких минут в суде тайсёгунского представителя. Так что требуй.

– Не в этой ситуации, – Баккарин покачала головой. – И для начала я пойду к нему сама.

***