Мятежный лорд

С этими словами капитан подошел к небольшому столику и взял лежавшую на нем книгу.

– Нью-йоркское издание ваших поэм.

Байрон улыбнулся. Напряжение, мешавшее ему со вчерашнего дня, исчезло.

– Лучше расскажите мне немного о себе, дорогой друг. Мне приятно видеть у вас свои книги, но я повидал их много. А вот американцы встречались нечасто.

– О! Моя биография не изобилует интересными фактами, – махнул рукой капитан. – Родился я в Делавере. Пытался стать врачом, да понял, что эта работа не по мне. Поэтому в тридцать один год оказался самым старым мичманом у нас на флоте. Во время Триполитанской войны провел девятнадцать месяцев в плену, – Джоунс замолчал, видимо, решив об остальных деталях биографии умолчать.

Байрон не настаивал, памятуя о войне американцев с англичанами. Наверное, капитан решил, что Джорджу будет неприятно слушать о стычках с его соотечественниками. «Знал бы он, – подумалось Байрону, – насколько далек я от родины. Впрочем, Англия – не родина мне».

– Ну а я – шотландец, – сказал он вслух. – Мои лучшие воспоминания связаны с Шотландией. И последние, конечно, с Италией.

После обеда в капитанской каюте, Байрона отвели на «Онтарио». Там его приветствовали также бурно, как на «Коснтитьюшн». Матросы выстраивались в линейку на палубе, отдавали честь и широко, искренне улыбались…

Позже, устроившись на полу у ног Терезы, Джордж с упоением рассказывал о встрече с американцами:

– Дорогая, вот новая нация, новый народ, выращенный из всякого европейского отродья. Вот тебе пример, как иная жизнь меняет людей. Старая Европа, несмотря на революции, погрязла в войнах, интригах, распрях. Остается надеяться на Новый Свет, на их суждения, которые когда-нибудь дойдут до Европы. Уже сейчас, дорогая Тереза, посмотри, влияние американцев становится заметным. Но я отправился бы в Латинскую Америку. Там борьба за свободу в самом разгаре. Это напомнило мне, дорогая, о моей шхуне, нагло названной мною «Боливар». Тосканские власти хоть и милы пока со мной, велят держать ее на привязи у берега, как злую собаку. Так вот, наш «Боливар» просто шлюпка, детская игрушка по сравнению с американскими кораблями. Хотя мы с Уильямсом и Трелони брали в качестве примера именно их конструкции. Переняв весь опыт у европейцев, американцы быстро сумели уйти вперед, пошли дальше…

Графиня послушно кивала, отправляя в рот кусочки молодого сыра и, время от времени, делала глоток холодного белого вина. В ее глазах Байрон читал лишь искреннее желание понять его мысль, но никак не острый ум философствующих англичанок. Обучение явно не пошло им на пользу. Прочно утвердившаяся мода на пустопорожнее умничанье испортило английских женщин. Он с неприязнью вспомнил о Клер, матери несчастной Аллегры. Клер жила неподалеку, вместе с Шелли, но видеться он с ней категорически не желал.

«Пожалуй, их испортила новая вера, – размышлял Джордж. – Женщины, воспитанные в католических монастырях, куда прелестнее выглядят, чем пресные, бледные леди. Не говоря уж о нравах, которые нынче в Англии вовсе отсутствуют».

– Si, caro, – промолвила Тереза. – Мне понравилась книга того американского писателя, что ты читал мне недавно.

– О! Ирвинг добрался до нас! Лучше бы Меррей присылал мне читать американцев! Я понимаю, он не желает зла. Однако же лучше получить сто пятьдесят зубных щеток и триста порошков – я все оплачу – только избавьте меня от английских изданий! – Байрон снова вспомнил о пришедшей на днях почте. – Кстати, куда ты дела те книги и журналы?

– Прочитала заголовки и отдала на кухню топить, – Тереза хитро улыбнулась, тряхнув медными с золотым отливом кудрями.

– Умница! Эх! Я обещал тебе духи! – Байрон вскочил на ноги. – Забыл, совершенно забыл с этими американскими кораблями.

Беседу, перешедшую в мирное русло, пришлось прервать. В комнату вошли графы Гамба, сопровождаемые двумя здоровыми ньюфаундлендами. Собаки, доселе дремавшие в саду в тени раскидистого дерева, ворвались комнату, совершенно ошалевшие от счастья видеть Джорджа. Вслед за ними проковыляла мартышка. Отец Терезы, Руджеро Гамба, высокий, сухопарый мужчина пятидесяти двух лет, громко поприветствовал Байрона и дочь. Несмотря на возраст, Гамба-старший сохранил густую шевелюру, правда, изрядно поседевшую. Однако его брови оставались чернее ночи, а цепкий взгляд темных глаз заставлял собеседника чувствовать себя неуютно. Узкое лицо, чуть крючковатый нос и сжатые в тонкую полоску губы довершали образ графа.