Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия

Образование союзной словенской организации влекло за собой слияние отдельных племенных территорий в единую общую территорию всех словен, что не могло не вызвать изменений в управлении обществом, его жизненном укладе. Анализируя сходные явления у древних народов, находившихся между варварством и цивилизацией, Ф. Энгельс писал: «Военный вождь народа — rex, basileus, thiudans — становится необходимым, постоянным должностным лицом. Появляется народное собрание там, где его не существовало. Военачальник, совет, народное собрание образуют органы родового общества, развивающегося в военную демократию. Военную потому, что война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни. Богатства соседей возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательный труд».^{184} Яркой иллюстрацией к рассуждениям Ф. Энгельса может служить рассказ «О прихождению ратию к Сурожу князя Бравлина из Великого Новаграда», извлеченный из жития Стефана Сурожского: «Приде рать велика русскаа из Новаграда князь Бравлин силен зело, плени от Корсуня и до Корча, съ многою силою к Сурожу».^{185} В. Г. Васильевский, а за ним и М. В. Левченко датируют поход Бравлина в пределах первых трех десятилетий IX в.^{186} Другие исследователи относят его к концу VIII — началу или первой половине IX столетия.^{187} Однако в любом случае на основании Жития Стефана Сурожского мы можем говорить о наличии князей у северо-западных словен в первой половине IX в. В так называемой Иоакимовской летописи, которой пользовался В. Н. Татищев, сквозь легендарную дымку виднеются славенские князья, что свидетельствует о существовании в средневековой отечественной историографической традиции, относившей княжескую власть в Новгороде к доваряжским временам.^{188} Но решающим для нас аргументом является все же известие Повести временных лет о «княжениях» у восточных славян, включая и словен.^{189}

Лапидарная запись летописца легла в основу концепции советских историков о «племенных княжениях». Правда, изучение этого и других летописных сообщений привело к различным вариантам их прочтения. Так, П. Н. Третьяков наделял государственным характером упоминаемые летописью племена и «княжения», усматривая в них «полупатриархальные — полуфеодальные» политические союзы.^{190} Сходным образом рассуждает В. Д. Королюк, согласно которому «племенные княжения» есть первичная и примитивная форма раннефеодальной славянской государственности.^{191}

По словам И. И. Ляпушкина, «признание племенных княжений в качестве государственных образований естественно предполагает классовое общество с отчетливо выраженным экономическим неравенством, появление городов не только как административно-политических и религиозных пунктов, но и как центров ремесла и торговли; наличие вооруженных сил в виде дружины и других атрибутов, свойственных государству».^{192} И. И. Ляпушкин не находит в истории восточных славян VIII–IX вв. всех этих атрибутов и потому отказывается признать в «племенных княжениях» государственные образования. «Мы полагаем, — пишет он, — что исследователи, считающие племенные княжения союзами племен, т. е. последней ступенью развития первобытнообщинных отношений, стоят ближе к истине».^{193}

С большей гибкостью рассуждает В. В. Мавродин, оценивая «племенные княжения» как переходную форму «от союзов племен к государству, как своеобразные протогосударства восточных славян».^{194} Они «еще не были государствами, но таили в себе зародыши государства».^{195}

В. Т. Пашуто, относя племена Повести временных лет к политическим объединениям, не определяет их характер. Но поскольку у него союзы земель (племен) превращаются в Древнерусское государство, можно думать о догосударственной или предгосударственнои их сути.^{196}