Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия

Итак, народное собрание, совет старейшин и князь — вот основные конструкции власти словенского союза племен, выявленные в ходе нашего исследования. В целом они типичны для родоплеменного общества, находящегося на высшей стадии развития. Структура власти союза племен формально совпадала с организацией власти единичного племени. Но это был уже иной уровень, характеризуемый появлением новых тенденций в системе управления обществом, особенно в княжеском звене.^{239} Князю союза приходилось заниматься более сложной работой, чем племенному вождю: налаживанием межплеменных отношений, военным строительством, обеспечением безопасности от врагов, руководством внешней политикой. По мере консолидации союза племен и связанного с этим упрочения княжеской власти умножались и заботы князя. Он начинает осуществлять религиозные и судебные функции. Важной новостью в деятельности князя союза племен, чреватой перерождением в будущем княжеской власти, стало применение (сперва эпизодическое) насилия внутри племенного объединения. Насилием в некоторых случаях сопровождалась борьба племен за первенство в союзе, насилие использовалось при подавлении сепаратизма того или иного племени. Оно, вероятно, срабатывало и тогда, когда частные интересы отдельных племен надо было принести в жертву общим интересам племенного союза. Возникали предпосылки появления публичной власти. Но все это вовсе не означает, что союзы племен (в нашем примере — ильменские словене) являлись протогосударствами, а тем более — государствами, пусть даже примитивными, или зародышами государства. Они еще укладывались в рамки родоплеменного строя. Вместе с тем такого рода союзы знаменуют высший этап в истории родоплеменного общества, стоящего на грани между родовой и общинной социальными системами. Создание союза племен означает начало разрушения родовой организации.

Строительство государственности у восточных славян значительно продвинулось с образованием союза союзов племен, или суперсоюза. На юге его олицетворяла Русская земля,^{240} а на северо-западе — объединение племен во главе с ильменскими словенами. Складываются вторичные племенные союзы. Будучи крупными соединениями племен с противоречивыми и сепаратистскими тенденциями, они без элементов публичной власти, способной подняться над узкоплеменными интересами, существовать не могли. Власть, управляемая ими, окрашивается в политические тона, приобретая государственный отчасти характер, впрочем, примитивный, а порою и эфемерный. К сплочению племен в форме вторичных союзов побуждала, как правило, внешняя опасность. Но по прохождении ее союзнические узы слабели, племенное содружество распадалось, а государственность, едва зародившись, погибала.

Именно такой ход событий подтверждает Повесть временных лет, где под 859 г. говорится: «Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенах, на мери и на всех кривичех».^{241} Владычество варягов вызвало совместное противодействие племен: «Изгнаша варяги за море и не даша им дани, и почаша сами в собе володети…»^{242} Варяжская агрессия, следовательно, сплотила северо-западные племена для сопротивления. В. Т. Пашуто называет этот союз конфедерацией «земель-княжений» — Словенской, Кривичской, Чудской и Мерьской. Их слияние ускорялось «северной опасностью».^{243} Термин «конфедерация», употребляемый В. Т. Пашуто, вряд ли удачен, поскольку привносит определенную модернизацию в отношения вступивших в союз племен.^{244} Сомнительным для IX в. является и понятие «земли-княжения». Оно не соответствует родоплеменному строю и больше подходит к позднему времени, когда вместо племенных союзов формируются земли-волости, т. е. государственные образования Руси XI — начала XIII в.^{245} Что же касается «северной опасности», то она В. Т. Пашуто обозначена верно.

Покушения варягов на независимость словен засвидетельствовала не только Повесть временных лет, но и летопись Иоакима.^{246} Да и в скандинавских сагах имеются на сей счет определенные намеки. Так, в саге об Олаве Святом некий Торгнюр сетовал по поводу того, что «теперь конунги шведов ведут себя совсем не так, как бывало прежде». Торгнюр говорил, что его дед «помнил уппсальского конунга Эйрика сына Эмунда. Он рассказывал, что когда тот был в расцвете сил, он каждое лето набирал войско и отправлялся походом в разные страны. Он подчинил себе Финнланд, Кирьяланд, Эйстланд, Курланд и многие другие земли на востоке».^{247}