Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия

Сообщение летописца о княжении Синеуса на Белоозере выводит нас на межволостной уровень отношений Новгорода. Само княжение Синеуса есть, конечно же, вымысел. В IX в., как известно, Белоозера еще не было. Археологически город прослеживается только с X в.^{58} Отсюда затруднения, испытываемые исследователями, при определении «третьего племени-федерата» — участника северо-западного межплеменного союза. А. В. Куза считает, что «им могли быть и меря, и чудь и даже весь или мурома, упомянутые Повестью временных лет. Вероятно, в роли союзников словен и кривичей устное предание помнило чудь вообще, а не какое-нибудь конкретное племя. Впоследствии летописцы или их информаторы, пытаясь осмыслить давно минувшие события, руководствовались на этот счет своими соображениями».^{59} Ученый склоняется к выводу о замене Ладоги, упоминаемой в устном предании, на Белоозеро, произведенной позднее интерпретатором этого предания.^{60} Нам думается, что Белоозеро не только отсутствовало в первоначальной версии Сказания о призвании варягов, но и не являлось заменой другого города. Белоозеро появилось тогда, когда предание стало записываться и переписываться древними книжниками, т. е. во второй половине XI — начале XII в. То было время интенсивного формирования городских волостей-земель, или городов-государств, в процессе которого возникали межволостные территориальные конфликты. Новгородская община пыталась установить свое влияние на Верхней Волге, движимая торгово-экономическими и геополитическими соображениями, для чего у нее были реальные основания, поскольку уже с IX в. «волжская система становится торной дорогой новгородских словен и северо-западных финно-угров в их движении в Залесскую землю».^{61} В Белозерье же славяне начали проникать с X в., утвердившись здесь даже раньше, чем в Приладожье. Белоозеро в X в. заселялось преимущественно новгородскими словенами, что способствовало поддержанию связей между белозерцами и новгородцами.^{62}

На рубеже XI и XII вв. Верхнее Поволжье становится театром межволостных и межкняжеских войн. Активную роль в них играют новгородцы, обеспечившие победу Мстислава над Олегом в решающей битве «на Кулачьце».^{63} Наивно думать, будто новгородцы втягивались в княжеские междоусобицы помимо собственной воли и вопреки своему желанию. Межкняжеская борьба — это нередко поверхностное отражение процессов, происходивших в глубинах народной жизни.^{64} Наступательная политика новгородцев в Верхнем Поволжье вылилась в 30-е годы XII в. в серию походов. Она несколько ослабла после сокрушительного поражения новгородских полков в сражении при Ждане горе в 1135 г.^{65}

В плане истории текста Сказания о варягах большой интерес представляет упоминание Ростова среди городов, которые Рюрик роздал своим мужам в кормление. Сама передача городов в кормление, соответствующая историческим реалиям второй половины XI–XII вв.,^{66} указывает на позднее происхождение записи о Рюриковом пожаловании. Во времена Рюрика, Олега и Игоря княжеским мужам предоставлялось право сбора дани с «примученных» племен, у которых даньщики бывали наездами. На этом праве вырос своеобразный вассалитет, характеризуемый К. Марксом в качестве примитивной ленной системы, существовавшей «только в форме сбора дани».^{67}

Ростов попал в рассказ о призвании варягов скорее всего под впечатлением многочисленных военных конфликтов конца XI — начала XII в. из-за верхневолжских земель и, возможно, с подачи князя Мстислава, находившегося в гуще этих конфликтов. Но если допустить, что редактирование Повести временных лет было поручено Мстиславом некоему новгородцу,^{68} то в упоминании Ростова, подчиненного Рюрику, правящему в Новгороде, следует предположить интерес не столько князя Мстислава, сколько новгородской общины, и рассматривать данное упоминание как идеологическую заявку волховской столицы на влияние в верхневолжском регионе. Не случайно текст редакции Мстислава переносится в новгородские летописи.^{69}