Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре

Но возведённая из недолговечных материалов (дерева и алебастра) конструкция постепенно ветшала и через десять лет уже представляла серьёзную угрозу для прохожих. В то же время все понимали, что столица империи не может лишиться памятника славы и доблести в Отечественной войне 1812 года. Ещё живы были ветераны, ещё свежи воспоминания. Ворота решили возобновить — но уже «в мраморе, граните и меди», как об этом было сказано в «высочайшем рескрипте», и установить на новом месте, к тому времени граница города передвинулась на запад от Обводного канала. Проектирование поручили архитектору В. П. Стасову. Строгий и последовательный классицист, он в основном сохранил замысел, идею и пропорции кварен-гиевских ворот. Конную группу для них создал П. К. Клодт. Торжественное открытие новых ворот состоялось в двадцатую годовщину возвращения русских войск на родину — 17 августа 1834 года.

Благодаря этому мемориальному сооружению петербургская лексика обогатилась удивительной фразой, выражающей высшую степень приблизительности, неточности: «Плюс-минус Нарвские ворота». И действительно, Нарвские «Трухмальные» ворота, как их часто называли простодушные обыватели, возводились дважды, в разных местах, в разное время, из разных материалов и по проектам двух разных архитекторов. Вторые, существующие ныне, — и те и не те, что первые; они приблизительно одинаковы.

Античного мира подарок,
Вписавшийся в нынешний быт, —
Врата триумфальные арок
Для встречи вернувшихся с битв.
Пути их пропитаны кровью,
В пометах могильных крестов.
И нет ничего у них, кроме
Салютов, наград и цветов.
Прожившие жизнь по уставу,
Они возвращаются в свет,
Бессмертные пасынки Славы,
Сыны отгремевших Побед.
О годы минувшие, где вы?
Ваш голос невнятен и тих.
Их ждут перезревшие девы
И дети, не знавшие их.
И только безумные Парки
Предчувствуют тленье и прах.
Стоят Триумфальные арки
Надгробьями на площадях. *[1]

Мрачные эсхатологические ассоциации, связанные с Нарвскими воротами, возникли давно. В смутные послереволюционные годы в городе родилась легенда о том, что на вершине триумфальных ворот поселился колдун. Время от времени он отстраняет фигуру Славы, берёт в руки вожжи и «сам управляет шестёркой коней, которые мчатся вместе со всем Петроградом в чёрную бездну».

Но вернёмся в начало XIX столетия. Кроме блестящей победы и громогласной славы, молодые герои 1812 года вынесли из Заграничных походов вольнолюбивые идеи, в лучах которых отечественные институты крепостничества и самодержавия предстали в ином свете. Само понятие патриотизма приобрело в эти годы новую окраску, взошло на качественно новую ступень. Петербург жаждал общения. Один за другим создавались кружки, возникали общества, появлялись новые салоны. Но если раньше, говоря современным языком, в их функции входила организация досуга, теперь эти объединения становились центрами общения, получения информации, местом формирования общественного мнения. В первое десятилетие после победоносного 1812 года Россия переживала удивительный общественный подъем. Вызревал 1825 год.

Условность, которую мы позволили себе в отношении определения двух ПЕРИОДОВ истории, даёт нам право сказать и о двух ИСТОРИЯХ как таковых. Одна из них определяется как официальная гуманитарная наука о жизни и деятельности общества в прошлом, изученная, изложенная и прокомментированная профессиональными историками. Другая история представляет собой петербургскую мифологию. Это изустно создаваемая и передаваемая из поколения в поколение параллельная официальной историографии система взглядов на события и явления городской жизни. Она проявляет себя в виде легенд, преданий, пословиц, поговорок и во многих других жанрах и видах устного народного творчества. Эта история появилась практически одновременно с возникновением города. Мы знаем первые легенды об основании Петербурга и предания о его первых строителях. Мы знакомы с одной из первых городских поговорок и с самыми первыми, фольклорными наименованиями географических объектов на территории будущего Петербурга, многие из которых впоследствии получили официальный статус.

Мы знаем также, что появление фольклора чаще всего связано с тем, что официальная историография часто страдает тремя недугами: она либо лжёт, либо умалчивает, либо искажает информацию. Особенно опасны рецидивы лицемерия, которые приводят к недосказанности в лучших традициях ханжеской морали: «Говорить правду, только правду, но не всю правду». А это неизбежно влечёт искажение или извращение фактов.