Мичман Хорнблауэр

Мастерс разглядывал уходящего Хорнблауэра еще внимательнее, чем в первый раз. Он искал следов слабости или колебаний, вообще следов хоть каких-нибудь человеческих чувств – и не находил их. Хорнблауэр принял решение, взвесил все за и против и логически рассудил, что хладнокровно избрав путь действий, глупо поддаваться эмоциям. Условия дуэли, на которых он настаивал, были математически наиболее благоприятны. Если он когда-то мечтал умереть, лишь бы избавиться от тирании Симеона, предпочтительней равный шанс избежать ее, оставшись в живых. Далее, если Симеон лучше него стреляет и владеет шпагой (а так оно, наверняка, и есть), равные шансы опять-таки математически наиболее благоприятны. Нечего жалеть о выбранном пути.

Все хорошо: математические выкладки были безупречны, но Хорнблауэр с удивлением обнаружил, что математика это еще не все. В тот жуткий вечер он несколько раз цепенел, вспоминая, что завтра утром придется поставить жизнь на кон. Один шанс из двух, что его убьют, сознание его прервется, тело остынет, а мир, как ни трудно в это поверить, будет существовать уже без него. Мысль эта повергала Хорнблауэра в дрожь. Времени для размышлений у него было достаточно, ибо дуэльный кодекс, предписывавший противникам избегать друг друга до поединка, принуждал его к уединению, насколько возможно уединиться на переполненной палубе «Юстиниана». Этой ночью он вешал гамак в подавленном состоянии духа, чувствуя необычайную усталость; когда он раздевался в промозглом твиндеке, его знобило. Он завернулся в одеяло, мечтая расслабиться в тепле, и не смог. Задремывая, он тут же просыпался в тревоге, вертелся с бока на бок, слушая, как корабельный колокол отбивает каждые полчаса, и все сильнее стыдился своей трусости. В конце концов, он даже порадовался, что завтра его жизнь зависит от чистой случайности. Будь он вынужден положиться на твердость руки или глаза после такой ночи, можно было бы считать себя мертвецом.

Это рассуждение позволило ему уснуть. Последние два-три часа он проспал и проснулся неожиданно – его тряс Данверс.

– Пять склянок, – сказал тот. – Через час рассвет. Пора, проснись.

Хорнблауэр выскользнул из гамака и стоял в рубашке. В темноте под палубой он с трудом различал собеседника.

– Первый позволил нам взять тендер, – сказал Данверс. – Мастерс, Симеон и вся компания ушли на баркасе. Вот и Престон.

Еще одна фигура замаячила в темноте.

– Адский холод, – сказал Престон. – В такое гадкое утро выходить не хочется. Нельсон, чай где?

Слуга появился с чаем, когда Хорнблауэр натягивал брюки. Хорнблауэра трясло от холода – чашка, которую он взял, застучала о блюдце. Это его взбесило. Но чай был кстати, и он жадно выпил.

– Еще чашку, – сказал он, гордясь, что может думать о чае в такой момент.

Было еще темно, когда они спустились в тендер.

– Отваливай! – крикнул рулевой, и шлюпка отошла от борта корабля. Пронизывающий ветер наполнил повисший люггерный парус; тендер направился к двум огням, горевшим на причале.

– Я заказал в «Георге» наемный экипаж, – сказал Данверс. – Будем надеяться, это он.

Экипаж ждал их. Возница был относительно трезв и, несмотря на ночные возлияния, более-менее управлялся со своей лошадью. Когда они устроились и зарыли ноги в солому, Данверс вытащил фляжку.

– Хлебните, Хорнблауэр, – предложил он. – Сегодня вам твердая рука не понадобится.

– Нет, спасибо, – ответил Хорнблауэр. Его пустой желудок решительно не желал спиртного.

– Они приедут раньше нас, – заметил Престон. – Когда мы подошли к причалу, я видел, что баркас шел назад.

По дуэльному этикету противники должны прибывать на место поединка раздельно; для возвращения понадобится только одна шлюпка.

– И костоправ с ними, – сказал Данверс. – Бог весть, зачем он там сегодня нужен.

Он хохотнул и с запоздалой вежливостью подавил смешок.

– Как вы, Хорнблауэр? – спросил Престон.

– Нормально, – ответил Хорнблауэр, с трудом удержавшись, чтобы не добавить: «нормально, когда не ведутся такие разговоры».

Экипаж поднялся на холм и остановился у лужайки. Другой экипаж стоял в ожидании, его фонарь казался желтым на фоне разгорающейся зари.

– Вот и остальные, – сказал Престон. В неярком свете можно было различить несколько человек – они стояли на промерзшей земле у кустов можжевельника.

Когда они подходили, перед Хорнблауэром мелькнуло лицо стоящего поодаль Симеона. Лицо было бледно, и Хорнблауэр заметил, что Симеон, как и он сам, нервно сглатывает. Мастерс подошел к ним, как обычно с любопытством разглядывая Хорнблауэра.

– Пришло время, – сказал он, – покончить с этой ссорой. Наша страна воюет. Надеюсь, мистер Хорнблауэр, вы согласитесь сохранить жизнь для королевской службы и не настаивать больше на дуэли.

Хорнблауэр взглянул на Симеона. Данверс ответил за него:

– Готов ли мистер Симеон загладить обиду?

– Мистер Симеон готов выразить сожаление о случившемся.

– Это неудовлетворительный ответ, – сказал Данверс. – Он не содержит необходимых извинений, сэр.

– Что скажет ваш принципал? – настаивал Мастерс.