Мичурин

Донесся конский топот. Через несколько секунд топот сменился шумом воды, вспарываемой конскими ногами.

— Э-эй! — донеслось вдруг от главной калитки, с отмели. — Открыть ворота!

Когда Иван Владимирович подошел к калитке, один из конников, видимо старший, спросил:

— Вы хозяин питомника?

— Ну, я… А что вам здесь надо?

— Мы — представители Добровольческой армии. Мы ликвидируем большевиков, красных. У вас, по имеющимся сведениям, живет коммунист. Потрудитесь нам его выдать.

Старый ученый закрыл калитку перед носом у приехавшего.

— Уезжайте, откуда приехали! Мне болтовней с вами некогда заниматься, — сказал он и зашагал было прочь.

— Стой, стрелять будем! — завопил конник уже без всякого деликатничанья.

Конники сами сквозь решетку подняли крючок и въехали в сад, похлестывая нагайками по ветвям яблонь. Поравнявшись с хозяином, старший конник опять остановился и грозно сказал:

— Нам известно, что у вас живет коммунист. Запирательство не приведет ни к чему. Ваш возраст и положение не спасут вас от шомполов.

— Никакого коммуниста здесь нет, — сказал Иван Владимирович. — И разговаривать с вами я не имею ни времени, ни желания… Пугать же меня, милостивый государь, поостерегитесь, — заключил он сам довольно-таки грозно, хотя и совсем не знал, чем мог бы подкрепить свою угрозу.

Обступив хозяина, конники начали подталкивать его к дому. Одна из лошадей опрокинула его, и всадники, друг за другом, перепрыгнув через упавшего, поскакали к дому.

Они перерыли весь дом, объехали кругом всего сада и, ничего не найдя, поехали прочь.

— За все ответите! — крикнул Мичурин вдогонку верховым.

Весь дрожа от возмущения, он пошел к своим сеянцам. Конников он больше не видал. Но не явился из города и Николай Петрович — ни в этот день, ни в следующие.

Вскоре мамонтовцы покинули город. Вернулась Красная Армия, и снова на питомнике потекли мирные дни. Однако дела ухудшались. Некому было работать. Мужчины почти все были отвлечены беспрерывной войной, а те, что оставались в городе, предпочитали итти на работу на паровозный завод, в депо, на железную дорогу. Кропотливая, трудная работа в питомнике мало кого прельщала.

Питомнику угрожала нехватка рабочих рук. Николай Петрович так и не вернулся. Старый ученый лишился еще одного друга.

С трудом поспевал теперь следить за деревьями, за всеми сеянцами Иван Владимирович. Их было много — тысячи, десятки тысяч. Каждое деревцо, каждый сеянец имели свою собственную судьбу. Свои, только ему присущие требования к условиям жизни были у каждого деревца. Неженок в питомнике Иван Владимирович не терпел, но ни один гибрид не забрасывал без призора, с каждым работал до конца, до тех пор, пока не получит положительного результата.

Надвигалась настоящая старость — шестьдесят пять лет жизни было уже за плечами. Впереди каждый год мог оказаться последним.

Сад, однако, продолжал жить своей жизнью, продолжал требовать внимания и труда.

Чтобы окончательно закрепить устойчивость молодой яблони Бельфлер-китайки, Мичурин нарезал с нее черенков и привил их в крону двадцатилетней Антоновки полуторафунтовой. Опыт был ответственный, с важным замыслом. Богатая листва дерева-хозяина могла оказать на жильца-нахлебника влияние более сильное, чем нужно. Но Ивану Владимировичу было интересно узнать, не увеличатся ли еще более плоды Бельфлер-китайки в сожительстве с огромными яблоками полуторафунтовки. Результат не заставил долго себя ждать.

Через два года на привитой ветке Бельфлера повисли огромные, светлопалевые шары с яркокрасной штриховкой и крапинками. Но белоснежная мелкозернистая мякоть с легкой пряностью вкуса осталась без всякого изменения. Антоновка полуторафунтовая успешно выполнила роль «ментора» в заданном направлении.

Кандиль-китайка тоже из года в год увеличивала свои плоды. Они доходили уже весом до полуфунта, а по форме приближались все больше и больше к Кандиль-синапу. Желтые, с разлитым румянцем, они были обтянуты плотной гладкой кожицей, не боящейся грибных паразитов. «Ментор» опять выручил, помог и в этом случае.

Лето 1919 года было буревое. Словно с цепи сорвались ветры равнины. Они бесновались над городом, сталкивались, сшибались в садовых куртинах и нагромождали горами облака…

Но гордо стоял в саду любимец мастера — молодой Пепин шафранный. Он тоже был потомок Китайки. Двенадцать лет подряд следил Иван Владимирович, как выравнивается в стройное кудрявое деревцо этот замечательный сеянец. Еще в девятьсот седьмом году был опылен тепличный барич Ренет орлеанский пыльцой гибридного сеянца между Китайкой и Пепином английским.

Теперь, через двенадцать лет, плоды его гроздьями висели на ветках, и бешеные ветры равнины были бессильны что-нибудь сделать с этими яблочками, разрисованными густой шарлаховой росписью по желто-шафранному заревому фону. Ни одно яблочко не было сбито неистовыми ветрами.