Microsoft Word - VK Chapter 4.docx

Четыре спальных палаты, санблок, зал собраний, девять лекториев,

четыре спортивных зала, дверь в комнаты для собеседований, спальня

вожатых и кабинет старшего вожатого, кинозал, пять рингов, столовая, лифт.

Я обхожу двери одну за одной, в тысячный раз пересчитывая, чтобы

убедиться: их действительно тридцать, я ничего не пропустил.

Вспоминаю, как искал отсюда выход, еще когда был совсем мелким;

карта первого этажа выжжена на моей глазной сетчатке, до того часто я

рисовал ее и разглядывал. Те же тридцать дверей: три палаты, спальня

вожатых, кабинет старшего, санблок, зал собраний, три спортзала, игровая,

пять рингов, десять учебных классов, кинозал, дверь в комнаты для

собеседований, столовая, лифт.

Ни одна дверь не ведет наружу. Помню, маленьким я думал, что выход

из интерната должен быть где-­‐то на втором или на третьем. Когда подрос и

меня перевели на второй, мне оставался только третий. Теперь, когда я живу

на третьем, мне кажется, что я, наверное, просто плохо искал на первых двух

этажах.

Нас с самого начала приучают к мысли, что отсюда нет выхода. Но ведь

должен быть вход! Ведь мелкие тут откуда-­‐то берутся!

Я терпеливо обхожу дверь за дверью; на занятиях осматриваю

аудитории и ринги. Все стены гладки и герметичны; если тереться о них

чересчур назойливо, они начинают покалывать током.

Меня вызывают в комнату для собеседований. Интересуются, почему я

так себя веду, и, увлекшись, ломают мне безымянный палец на левой руке.

Адская боль; палец торчит, согнутый в обратную сторону. Я смотрю на него и

понимаю, что меня теперь должны отправить в лазарет. Хорошо: так я смогу

попасть на второй этаж и проверить его заново.

- Что ты ищешь? – спрашивает меня вожатый.

- Выход, – говорю я.

Он смеется.

Когда я жил на первом, пацаны перед сном шептались, что интернат

закопан на глубине нескольких километров, что он находится в бункере,

устроенном в гранитном массиве. Что мы – единственные, кто пережил

ядерную войну, и что мы -­‐ надежда человечества. Другие клялись, что мы

заключены на борту ракеты, отправленной за пределы Солнечной системы, и

должны стать первыми колонистами, которые будут осваивать Тау Кита.

Простительно: нам было лет по пять-­‐шесть. Вожатые уже тогда прямо

говорили нам, что мы – отбросы и преступники, что нас засунули в это

проклятое яйцо, потому что другого места для нас на земле нету, но когда

тебе шесть лет, любая сказка лучше такой правды.

К десяти никого уже не колебало, где находится интернат, а к

двенадцати всем стало насрать, что нас не ждет великая судьба и что у нас нет

вообще никакого предназначения. Не очень ясно было только, зачем нам

вообще в подробностях узнавать о каком-­‐то внешнем мире, учить его

историю и географию, знакомиться с культурой и законами физики, если в

этот мир нас не планируется выпускать никогда. Наверное, чтобы мы

понимали, чего нас лишают.

Но я был бы готов отсидеть тут вечность, если бы на утренних

построениях не оказывался бы напротив Пятьсот Третьего. Такие мелочи

иногда портят всю долбаную космическую гармонию.

На втором этаже – те же слепые стены, те же безликие двери.

Баюкая свой сломанный палец, обхожу одну за другой. Ринги, классы,

медиатека, палаты; белое на белом, как и везде. Ничего.

Являюсь в лазарет: врач, кажется, на обходе. Дверь в его кабинет

приоткрыта. Обычно сюда нет хода пациентам; такого шанса упускать нельзя.

Поколебавшись секунду, проскальзываю внутрь – и оказываюсь в просторном

помещении: пульт, кровать, мерцающие голограммы внутренних органов на

подставках. Стерильно и скучно. В другом конце помещения – еще одна дверь,