Microsoft Word - VK Chapter 4.docx

- Я сбегу отсюда! – однажды слышу я собственный голос.

- Замолчи и спи. Отсюда нельзя сбежать, – шепчет мне Триста Десятый,

крепыш с черно-­‐белым зрением.

- А я сбегу!

- Не говори так. Ты же знаешь, если они нас услышат… – лепечет

пассивный серафимчик Тридцать Восьмой.

- Пусть слушают. Мне плевать.

- Ты что?! Забыл, что они сделали с Девятьсот Шестым?! Его в склеп

забрали! – Тридцать Восьмой сипнет от страха.

Я хочу сказать «Я тут ни при чем!» или «Я его предупреждал!», но

вместо этого говорю совсем другое.

- Ну и что?

- Его же до сих пор не выпустили оттуда… А сколько времени прошло!

- Девятьсот Шестой не собирался никуда бежать! – встревает подлец

Двести Двадцатый. – Его за другое так! Он про родителей говорил. Я

сам слышал.

Ему мало Девятьсот Шестого. Сдал одного, теперь хочет использовать

его историю как наживку для других…

- И что рассказывал? – клюет кто-­‐то из другой десятки.

- Заткнись, Двести Двадцать! Какая разница, что он там нес! – у меня

сжимаются кулаки.

- Не заткнусь. Не заткнусь.

- Ты нас всех подставляешь, гнида! – кричу я ему шепотом. – Хватит о

родителях вообще!

- А тебе что, не хочется знать, где они сейчас? – подначивает он меня. –

Как у них дела?

- Вообще никак! Я просто хочу сбежать отсюда, и все. А вы все

оставайтесь тут тухнуть! И всю жизнь ссытесь от страха себе в койку!

- Давайте спать, а? – примирительно просит Тридцать Восьмой. – И так

до побудки уже всего ничего осталось!

Двести Двадцатый удовлетворенно замолкает. Моего выступления ему

вполне хватит для жирного, наваристого доноса. Я хочу разбить ему нос, хочу

вывернуть ему руку, хочу, чтобы он кричал и просил отпустить, хочу зубы ему

повыбивать. Давно хочу – и ничего не делаю, ссыкло.

- Вот-­‐вот. Заткнись уже, Семьсот Семнадцать! А если они и правда все

слышат? – поддакивает ушастый и прыщавый Пятьсот Восемьдесят

Четвертый, не снимая на всякий случай повязки.

- Сам заткнись! Ссыкло! – кричу ему я. – А не боишься, что они увидят,

как ты теребишь свою…

Открывается дверь. Я изо всех сил, почти вслух, прошу, чтобы это был

Девятьсот Шестой.

«Думаю отсюда сбежать. Не хочешь со мной?».

Пользуюсь каждой возможностью. Стараюсь улизнуть с занятий,

притворяюсь больным, по нескольку раз за ночь отпрашиваюсь в сортир – все

для того, чтобы одному пройти по коридорам, приглядываясь,

прислушиваясь.

Белые гладкие стены, ряд белых дверей без ручек, назойливый белый

свет с потолка. У коридора нет конца – он закругляется, и с обеих сторон

прячется сам в себе: проем скрывается за поворотом. Если пойти вперед,

попадешь туда же, откуда вышел. Геометрия.

Потолок не только светит, но и смотрит. Он весь – одна система

наблюдения с тысячью глаз, но зрачков ее не видно – они сплошь затянуты

молочным бельмом. Из-­‐за этого бельма не знаешь, видят ли тебя сейчас,

поэтому приходится вести себя так, будто тебя видят всегда.

Спрятаться негде. Тут нет тупиков, нет темных углов – и нет углов

вообще, нет закутков и нет даже щелей, в которые можно было бы забиться.

Нет окон. Ни единого окна. Об окнах я знаю из кино.

Из интерната нет выхода. Это пространство замкнуто, как яйцо

изнутри.

Тут всего три этажа, соединенные лифтом с тремя кнопками. И каждый

из трех этажей выглядит точно так же, как этот. На первом – ясли, где держат

самую мелюзгу, на втором – младшие, до одиннадцати лет, на третьем –

взрослые, от двенадцати и до конца.

Все двери в круглом коридоре одинаковые, и ни на одной нет надписей.

На третьем этаже их тридцать. Со временем учишься запоминать, где какая.