Мидлмарч

Коллеги-медики теперь почти и не пытались скрывать свою неприязнь к Лидгейту. Ни доктор Спрэг, ни доктор Минчин, впрочем, не утверждали, что им несимпатичны познания Лидгейта и его стремление усовершенствовать лечебный процесс; им не нравилось его высокомерие, и тут нельзя было хоть отчасти с ними не согласиться. Лидгейта считали наглым, заносчивым и склонным к безрассудным новшествам, вся цель которых — пустить людям пыль в глаза, что прежде всего свойственно шарлатанам.

Словечко «шарлатан», единожды сорвавшись с чьих-то уст, пошло гулять по городу. В ту пору свет взволнованно обсуждал чудесные деяния мистера Сент-Джона Лонга,[151] «дворянина и джентльмена», объявившего, что ему удалось извлечь из висков пациента жидкость, подобную ртути.

Мистер Толлер однажды с улыбкой сказал миссис Тафт, что «Лидгейт находка для Булстрода; шарлатану в религии должны прийтись по вкусу все другие виды шарлатанов».

— Ну еще бы, представляю себе, — отозвалась миссис Тафт, старательно повторяя в уме: «тридцать петель». — Их хоть пруд пруди. Вспомните мистера Чешайра, того самого, что пробовал распрямлять железками людей, которых всемогущий создал горбатыми.

— Нет, нет, — возразил мистер Толлер. — С Чешайром дело обстояло благополучно… у него все честно, без обмана, зато есть такой Сент-Джон Лонг — вот он из тех, Кого называют шарлатанами, восхваляет какие-то неслыханные лечебные процедуры и, притворяясь, будто знает больше других, просто создает вокруг себя шумиху. Недавно ему якобы удалось извлечь ртуть из мозга Одного больного.

— Подумать только! Допускать такое надругательство над человеческой натурой! — вскричала миссис Тафт.

После этого повсеместно распространилось мнение, что, если Лидгейту понадобится, он готов рискнуть натурами даже самых почтенных людей, а уж больничных пациентов и вовсе готов принести в жертву ради своих легкомысленных экспериментов. И разумеется, никто не сомневался, что он будет во что горазд «потрошить» покойников, как выразилась владелица «Пивной кружки». Когда пациентка Лидгейта миссис Гоби умерла (по всей очевидности, от болезни сердца с не очень четко выраженными симптомами), у него хватило безрассудства попросить родню покойной разрешить ему вскрытие тела, и весть об этом мгновенно облетела Парли-стрит, где проживала эта дама, пользуясь доходом, вполне достаточным, чтобы сделать вопиюще оскорбительной параллель между миссис Гоби и жертвами Берка и Гара.

В таком положении находились дела, когда в разговоре с Доротеей Лидгейт упомянул о больнице. Как мы видим, он мужественно переносил окружавшую его невежественность и враждебность, догадываясь, что к нему бы относились лучше, если бы не выпавший на его долю успех.

— Меня не заставят уехать отсюда, — заявил он во время откровенной беседы с мистером Фербратером в его кабинете. — В этом городе у меня есть надежда осуществить свои самые заветные планы; я практически уверен, что моих доходов хватит. Я собираюсь вести размеренный образ жизни; ничто меня теперь не отвлекает от дома и работы. И я все больше убеждаюсь, что сумею доказать единое происхождение всех тканей. Я упустил много времени Распайль[152] и прочие идут по тому же пути.

— Мне трудно быть пророком в этой области, — сказал мистер Фербратер, задумчиво попыхивавший трубкой все время, пока говорил Лидгейт, — но мне кажется, вы сумеете преодолеть враждебность здешних жителей, если проявите благоразумие.

— Как мне проявлять его? — воскликнул Лидгейт. — Просто каждый раз я делаю то, что приходится. Я, как Везалий,[153] бессилен в борьбе с глупцами и невеждами. Ведь не стану же я приноравливаться к дурацким домыслам, которые даже предугадать невозможно.

— Совершенно верно; я не это имел в виду. Я имел в виду всего две вещи. Во-первых, непременно постарайтесь как-то обособиться от Булстрода. Разумеется, вы можете по-прежнему продолжать вашу полезную деятельность, прибегая к его помощи, но не связывайте себя. Вам может показаться, что я предубежден, — не отрицаю, так оно и есть, — но предубеждение не всегда ошибка, оно возникает на основе впечатлений, так что его вполне можно назвать мнением.

— Булстрод для меня ничто, — небрежно сказал Лидгейт. — Нас связывает только больница. Сблизиться с ним очень тесно я не могу уже хотя бы потому, что не испытываю к нему особой приязни. Ну, а во-вторых? — спросил Лидгейт, который сидел в весьма непринужденной позе и, как видно, не очень нуждался в советах.

— А во-вторых — вот что. Будьте осторожны — ехperto credo — будьте осторожны в денежных делах. Вы как-то дали мне понять, что не одобряете моей привычки играть в карты на деньги. Вы правы, разумеется. Но постарайтесь и сами обойтись без долгов. Возможно, я преувеличиваю опасность, но все мы любим покрасоваться, выставляя себя в качестве дурного примера перед ближними.