Миф «Ледокола»: Накануне войны

Другая широко распространенная версия, — также весьма гипотетическая, — опирается на хорошо известный теперь факт, что в распоряжении Сталина находились точные разведывательные данные о развертывании и намерениях немецких войск, полученные из различных источников²⁶. Полагают, что военная оценка разведданных принизила их значение, полностью поддержав концепцию Сталина о том, что Англия пытается вызвать кризис в советско-германских отношениях, распространяя слухи о наращивании войск на границе²⁷. И тем не менее мы по-прежнему плутаем во тьме, пытаясь понять, как Сталин истолковал и использовал эти разведданные.

Где-то посередине находится версия, до сих пор весьма скупо подкрепленная данными, которая объясняет катастрофу начальных этапов войны политическим параличом, который разбил Сталина, когда он понял, что война с Германией действительно неизбежна. Принимаемые им беспорядочные полумеры, которые Суворов ошибочно расценил как тайную подготовку вооруженных сил к наступлению, отражали тревогу и неуверенность, демонстрируя признание опасности, а также понимание, что у него нет возможности ликвидировать ее. Но даже такая внешне объективная интерпретация зачастую объясняет плохое понимание Сталиным ситуации «коммунистической логикой», явное противоречие, выхолащивающее в его действиях здравый смысл²⁸.

Отсутствие бесспорных данных, а также расхождения в различных мемуарах, вышедших в свет в России, создали вакуум, который удачно заполнили теории Суворова. Единственное преимущество, которым он, по его словам, обладает перед другими западными историками: непосредственное знание советских сил безопасности и опыт работы в них. Удивляет высокомерие, с которым Суворов отметает архивный материал и полагается только на мемуарную литературу. Он с готовностью признает, что «немного поработал в архивах Министерства Обороны СССР», но «совершенно сознательно архивные материалы почти не использую»²⁹. В ответ на мои возражения по этому вопросу, Суворов утверждал, что сверил свою информацию «с секретными советскими источниками». Отказ от использования архивов объясняется тем, что в них, очевидно, не содержалось такого материала. Нет оснований не доверять Дмитрию Волкогонову, который, будучи членом комиссии, работающей с секретными документами Политбюро, удостоверяет, что ему попадались документы по соглашению Риббентропа-Молотова и Катынской бойне, но не было документов, свидетельствовавших о воинственных намерениях Сталина в отношении Германии³⁰. Было бы наивно полагать, что такую гигантскую операцию можно было провести без соответствующего планирования и подготовительной работы и без каких-либо документальных свидетельств.

С наступлением «гласности» появилось огромное количество новых материалов, проливающих свет на события, приведшие к войне. А ведь еще в 1990 году отрицалось даже само существование секретных протоколов к пакту Риббентропа-Молотова³¹. Уверенный в своей правоте, Суворов не удосужился сверить свои работы с имеющимся новым обширным материалом или как-то отреагировать на него. Он отмечает факты, не согласующиеся с его концепцией, приписывая их вызывающим всеобщую ненависть «коммунистическим историкам».

Не следует забывать, что аргументы Суворова были придуманы, когда советский режим еще прочно держался. Переход от подавления к свободе, сопровождаемый полным осуждением прошлого, заставил советских историков мучительно бросаться из одной крайности в другую. Достижение национального уважения и восстановление между на родного признания зависят прежде всего от способности объективно оценивать прошлое и отвергнуть теории заговоров, которые возрождаются в «смутное время». В настоящее время Россия живет и дышит историей. Однако опасность заключается в отказе по идеологическим убеждениям от советского периода и в поисках неясных, а то и архаичных корней в имперском прошлом России. Ведь даже большевикам пришлось вскоре после войны разбираться с царским наследием. Несмотря на попытки порвать все связи с прошлым и достичь утопии, Ленину и Сталину все более приходилось считаться с национальными интересами страны. На место чисто идеологических догм пришла ответственность перед государством, и историки должны внимательно изучать взаимозависимость между ними.