Миф «Ледокола»: Накануне войны

«Было бы хорошо, чтобы Сталин сам от себя спонтанно, обратился с письмом к Гитлеру. Он, Шуленбург, будет в ближайшее время у Молотова (по вопросу обмена нотами о распространении действия конвенции об урегулировании пограничных конфликтов на новый участок границы от Игорки до Балтийского моря), но не имея полномочий, он не имеет права затронуть эти вопросы в своей беседе. Хорошо бы, если Молотов сам начал бы беседовать с ним, Шуленбургом, на эту тему или может быть я, Деканозов, получив санкцию здесь, в Москве, сделаю соответствующие предложения в Берлине Вайцзеккеру или Риббентропу».

Проявленная в ходе этой беседы сдержанность резко контрастировала с предложениями, делавшимися всего лишь за два дня до этого. Сталин был несомненно поставлен в тупик. С одной стороны, Шуленбург, который только что вернулся после приема у Гитлера, мог, на самом деле выражая отношение Германии, при этом просто пытаться оказывать давление, чтобы добиться более выгодных условий. В то же время, и с такой же степенью вероятности можно было предположить, что вопрос еще не был урегулирован внутри немецкого руководства, и проведением осторожной политики Россия могла бы добиться соглашения. С другой стороны, весь этот эпизод мог оказаться ловушкой, приготовленной для России, и преждевременным приближением России к ней немцы могли бы воспользоваться как козырем на будущих переговорах с Англией. И действительно, в ходе беседы Шуленбург сделал совершенно умозрительное заявление, что «по его мнению, недалеко то время, когда они (воюющие стороны), должны прийти к соглашению и тогда прекратятся бедствия и разрушения, причиняемые городам обеих стран»⁶⁵. Наверняка это заявление подверглось тщательному обдумыванию — ведь вечером того же дня радио Берлина сообщило о полете Гесса в Англию с взятой им на себя миссией мира.

Не надо забывать и того, что Шуленбург предпринял свои шаги после очень больших колебаний⁶⁶. Поэтому нагоняй из Берлина оказал немедленное воздействие. Как только Деканозов ушел, Шуленбург написал две телеграммы. В ответе Вурманну были сплошные самооправдания и опровержения конкретных обвинений. Шуленбург заверял Вурманна, что его «очень дорогие (персидские) ковры» «по-прежнему лежат там же, где и раньше, картины моих родителей и других родственников все так же висят на стенах, как прежде, и совершенно ничего не изменилось в моей резиденции, как это может увидеть любой визитер». И, чего он никогда раньше не делал, написал в конце: «Хайль Гитлер!» Так же вел себя и Вайцзеккер в Берлине. Он обратился к генералу Гайеру, от которого он получал информацию о военных делах, с жалобами на то, что его действия ему, «естественно, ставят в вину», и признавал, что, возможно, «следовало бы последовать Вашему совету и уклоняться от выражения сомнений». После этого Вайцзеккер перешел к выражениям уверенности в триумфе вермахта⁶⁷.

Тем не менее в другой своей телеграмме Шуленбург по-прежнему продолжал усилия, направленные на устранение кризиса. Он готовил почву на тот возможный случай, если русские предпримут по своей инициативе шаг, о котором говорили Сталин и Деканозов. Поэтому он вновь обращал внимание Берлина на то, что принятие Сталиным на себя поста главы правительства являлось событием «чрезвычайной важности», означавшем перемены во внешней политике. Будучи не в состоянии, по вполне понятным причинам, сообщить о своих конфиденциальных встречах с Деканозовым, Шуленбург комментировал тот факт, что Сталин на параде 1 мая поставил Деканозова рядом с собой, по правую сторону, на трибуне Мавзолея. Шуленбург замечал в этой связи, что «внимание, которое демонстративно оказано Деканозову, должно рассматриваться, как особый знак доверия к нему со стороны Сталина». Шуленбург представил весьма убедительную картину целого ряда умиротворяющих шагов с советской стороны, при этом он полностью обошел молчанием собственную роль в этих действиях. Затем делался неизбежный вывод:

«Можно совершенно уверенно предположить, что Сталин поставил перед собой внешнеполитические цели, имеющие чрезвычайное значение для Советского Союза, и он надеется добиться этих целей, прилагая к этому свои личные усилия. Я твердо уверен, что в этой международной обстановке, которую он считает серьезной, Сталин поставил перед собой цель уберечь Советский Союз от конфликта с Германией»⁶⁸.