Миф ли Евангелие? (ЛП)

В Византийской империи, насколько мне известно, трагедия о царе Эдипе интерпретировалась как аналог Страстей. Если это правда, то первые антропологи, предложившие эту интерпретацию, ставили правильный вопрос, но подходили к его решению с неправильного конца. Их редукция Евангелия к обычному мифу отводила от мифологии свет, пролитый на нее евангельским текстом. Чтобы достичь нашей цели, нам нужно прочесть мифы в свете этого текста.

Коль скоро единодушная виктимизация примиряет и заново упорядочивает общество в прямой пропорции к степени ее замаскированности, то она должна терять свою эффективность в прямой пропорции к ее раскрытию. Публичное разоблачение мифической лжи ведет к тому, что поляризация скандала теряет свой единодушный характер, а социальный катарсис сводится на нет. Вместо того чтобы заново сплотить сообщество, виктимизация интенсифицирует противоречия и разногласия.

Можно предположить, что эти разрушительные последствия должны ощущаться в Евангелии – и они действительно ощущаются. Так, в Евангелии от Иоанна все, что говорит и делает Иисус, вызывает рознь. Отнюдь не пытаясь скрыть это обстоятельство, автор постоянно привлекает к нему наше внимание. У Матфея (10:34) Иисус говорит: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». Если единственный мир, какой доступен человечеству, зависит от единодушной виктимизации, понимание ее механизмов, которое привносит Евангелие, оказывает на этот мир разрушительное воздействие.

Образ сатаны как «лжеца и отца лжи» (Иоанн 8:44) также выражает эту оппозицию между мифологическим сокрытием и евангельским разоблачением виктимизации. Распятие как поражение сатаны, пророчество Иисуса, что «пришел конец» сатаны (Марк 3:26) означают менее упорядоченный и спокойный мир, чем тот, в котором правит сатана. Вместо того чтобы завершаться обещанием мифической гармонии, Евангелие открывает апокалипсическую перспективу – как в Откровении Иоанна Богослова, так и в синоптических евангелиях. Чтобы установился «мир Божий, который превыше всякого ума» (К Филиппийцам 4:7), человечество должно отказаться от прежнего, частичного, мира, основанного на виктимизации, а это чревато беспорядком. Апокалипсическое измерение не является чужеродным элементом, подлежащим устранению из Нового Завета ради «усовершенствования» христианства – это неотъемлемая часть откровения.

Сатана пытается заставить Иисуса замолчать с помощью того самого процесса, который Иисус низлагает. У него есть веские основания думать, что его старый миметический трюк – с Иисусом в качестве жертвы – как всегда сработает, произведя еще один миф обычного типа – закрытую систему миметической лжи. У него есть веские основания думать, что миметическая эпидемия, направленная против Иисуса, снова окажется неотразимой, и попытка открыть истину будет подавлена.

Ожидания сатаны не сбываются. Евангелия делают то же, что делала Библия, реабилитируя несправедливо обвиненных пророков, жертвы виктимизации. Более того, они придают этой реабилитации универсальный характер. Они показывают, что от основания мира все жертвы, чьи истории сходны с историей Страстей, были жертвами той же самой миметической эпидемии, что и Иисус. Евангелия делают откровение полным. В дополнение к библейскому осуждению идолопоклонства они демонстрируют, как именно создаются ложные божества и культурные системы, основанные на насилии. Это и есть недостающая истина мифологии, истина, низвергающая систему насилия, правящую этим миром. Будь евангелия мифами, им не удалось бы прийти к знанию, которое демифологизирует мифологию.

Но христианство не сводимо к логической схеме. Разоблачение единодушной виктимизации не может затронуть все сообщество – иначе не перед кем было бы ее разоблачать. Можно рассчитывать лишь на нонконформистское меньшинство, достаточно смелое, чтобы бросить вызов официальной истине, однако слишком малое, чтобы предотвратить новые эпизоды почти единодушной виктимизации. Такое меньшинство, однако, крайне уязвимо: миметическая эпидемия почти неизбежно поглощает его. С практической точки зрения, откровение оказывается невозможным.

В большинстве библейских текстов этого меньшинства несогласных не видно, в евангелиях же оно совпадает с группой первых христиан. Евангелия показывают человеческое бессилие перед миметической эпидемией, настаивая на неспособности учеников Христа (в частности апостола Петра, трижды отрекающегося от Иисуса во дворе дома первосвященника) противостоять толпе во время Страстей. И однако же, после распятия, которое еще больше усугубляет эту ситуацию, жалкой и бессильной горстке христиан неожиданно удается сделать то, на что они были неспособны, когда Иисус еще был с ними и мог им помочь, – в открытом противостоянии гонителям смело заявить о невинности жертвы, стать апостолами и миссионерами ранней церкви.