Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений

Эта слабость объяснений особенно хорошо проявляется в вопросе о ранненововременных Франции и Англии. Поскольку Спрут главным образом интересуется суверенитетом и ограниченной территориальностью per se, а не различиями в формировании режимов, он сводит ранненововременные Англию и Францию в одну группу успешного суверенного территориального государства. Однако два этих политических образования радикально различались, в долгосрочной перспективе их траектории серьезно разошлись, а все их сферы общества, экономики и политической организации демонстрировали существенные несовпадения. Высказывания Спрута об Англии остаются эпизодическими и поверхностными: «Суверенные территориальные государства содержали окончательный источник власти. Хотя я ссылался главным образом на Францию, то же самое верно и в случае других государств, например Англии. Суверенитет не обязательно предполагает абсолютизм» [Spruyt. 1994а. Р. 153]. Верно, суверенитет не обязательно предполагает абсолютизм, но и абсолютизм не обязательно предполагает нововременной суверенитет. Суверенитет per se оказывается слишком неопределенным понятием, чтобы можно было провести различие между ранненововременными Францией и Англией. И главное, если Англия XVII в. превратилась в парламентско‑конституционное государство, основанное на расширяющейся капиталистической экономике, Франция начала совершенствовать свою наследственно‑династическую государственную форму, основанную на некапиталистической аграрной экономике, хотя олицетворением суверенитета и стал король. Опять же, понятия «ограниченная территориальность» или «суверенитет» скорее затемняют, а не проясняют суть дела. Предположение всего лишь одной фундаментальной трансформации в структуре системы не соответствует радикальному геополитическому разрыву между Средними веками и Новым временем. Нам нужна именно теория международного изменения, в которой рассматривался бы и этот переход от средневековой к ранненововременной (гео)политической организации, и последующий переход от ранненововременных к явно нововременным международным отношениям. Второй сдвиг требует понимания случая Англии. Однако Англия, как и крестьянство, почему‑то не встречается в исследовании Спрута.

И наконец, если мы внимательнее изучим эмпирический базис утверждения Спрута о том, что ранненововременное территориальное государство, за пример которого принимается Франция, обеспечило развитие эффективных нововременных институтов, что способствовало его отбору из нетерриториальных альтернатив, неоэволюционная логика конкурентного институционального отбора проваливается. Если, как это в действительности было, в ранненововременной Франции отсутствовала централизованная рациональная бюрократия, стандартизированное национальное налогообложение, управление и судопроизводство, логика относительного превосходства Франции в XVII в. и ее последующего упадка по отношению к Британии после 1688 г. должна быть пересмотрена на основе некоей иной теории. Более того, процесс, благодаря которому первому нововременному государству – Англии – удалось сделать свою государственную форму и свою логику международных отношений универсальной, должен стать основанием для новой теоретической проработки и новой периодизации, которые отсылали бы к совершенно иным социальным основаниям и иной политико‑экономической динамике.

6. Неомарксистская теория МО

Джастин Розенберг: Новое время как «структурный разрыв» и Новое время как процесс

Критические исследователи МО полагают, что различия международных схем конфликтов и сотрудничества связаны с меняющимися способами производства. Структурный разрыв между донововременными и нововременными международными отношениями коренится в развитии капитализма и в цепочке революционных изменений режима. Установление капитализма привело к дифференциации политики, порождающей систему государств, и экономики, порождающей транснациональную «империю гражданского общества». Только после того, как процесс извлечения прибавочного продукта был деполитизирован, суверенитет был сведен в публичное государство, располагающееся над саморегулирующейся капиталистической экономикой и гражданским обществом отдельных граждан. Затем это могло стать отправным пунктом для дискурса и практики Realpolitik, скрывающей второй уровень частной власти – становящийся в силу своей внутренней природы все более универсальным мировой рынок.