Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений

Итак, феодальную территориальность лучше всего зрительно представить как совокупность концентрических кругов распространения власти. Только спорадическая демонстрация королевского владычества над полуавтономными периферийными сеньорами восстанавливала порой чувство связанной территориальности. Как правило, притязания центра на власть заканчивались в приграничных зонах, которые всегда пребывали в состоянии на грани откола, постоянно решая собственные «внешнеполитические» вопросы с близлежащими регионами. Аморфную средневековую территориальность просто невозможно объяснить расхождением недостаточных возможностей центрального управления (коммуникации и правоприменения) и пространственной протяженности [Weber. 1968а. Р. 1091]. Она была укоренена в земельной политической экономии сеньорий. Феодальную децентрализацию поэтому нельзя понимать как случайное решение, затребованное определенным числом экономических, технологических и институциональных недостатков; скорее она оказывается точным выражением определенного режима общественной собственности. А он, в свою очередь, объясняет, почему средства коммуникации и управления не были развиты: феодальные отношения эксплуатации не оказывали систематического давления, которое заставило бы инвестировать в подобные средства и, соответственно, разрабатывать их. Средневековая политическая география является историей сцепления и одновременно фрагментации сеньорий, то есть это феномен организации правящего класса.

Война и мир: средневековые междоусобицы как легальное возмещение ущерба

Поскольку средневековая политическая власть была рассеяна среди множества политических акторов, а сам политический актор первично определялся военными возможностями, проблематику войны и мира можно понять только через диффузную олигополию на средства насилия. На этом фоне границы между мирной внутренней политикой и по своей сущности враждебной внешней, между уголовным правом и международным расплылись – в действительности их просто невозможно провести. Каковы следствия такой организации политической власти для способов разрешения конфликтов – то есть для вопросов войны и мира – в Средние века?

Ответ на этот вопрос лежит в интерпретации усобицы [Geary. 1986; Brunner. 1992]. Усобица благодаря конкуренции внутри знати переводила «внутриэкономические» противоречия правящего класса во «внешнеполитические» конфликты. Этот акцент на усобице не предполагает, конечно, что все средневековые войны были междоусобными войнами сеньоров. Только конфликты между феодальными акторами принимали форму усобиц. Принципиальным здесь является то, что мир всегда покоился на шатком фундаменте права знати на вооруженное сопротивление. Поскольку право взяться за оружие было неотъемлемой частью условного держания, легитимная усобица была ограничена исключительно знатью. Хотя своими указами монархи вновь и вновь пытались поставить усобицу вне закона, им редко удавалось (частичным исключением была Англия) действительно установить мир на своих землях.

«Самопомощь», практикуемая знатью, не была чрезвычайным положением, гражданской войной или же внезапным возрождением преддоговорного гоббсова «природного состояния». Не была она и уолцовской формой реактивной максимизации власти, выводимой из международной анархии. Скорее, она являлась всеобще признанной формой юрисдикционного возмещения ущерба, реализуемого пострадавшей стороной. Все светские представители знати имели право улаживать свои споры силой оружия – в том случае, если они проиграли в суде и, что самое замечательное, если они выиграли, – поскольку в отсутствие верховной исполнительной власти исполнение приговора возлагалось на оправданную сторону.

Можем ли мы в таком случае осмысленно различить усобицу и войну в европейском Средневековье? Бруннер утверждает, что сами жители христианской Европы различали усобицы и войны только по величине конфликта, а не по их основополагающим принципам [Brunner. 1992. Р. 33–35]. Он подкрепляет эту интерпретацию указанием на то, что ведение войны (легальной усобицы) между меньшими сеньорами и между могущественными монархами осуществлялось в соответствии с одними и теми же формальными процедурами. Несмотря на частое нарушение этих ограничений или принципов, мы видим в них способ разрешения конфликтов, который (1) применялся как внутри «государств», так и между ними; (2) рассматривался в качестве легитимной формы возмещения ущерба; (3) не покрывался тем или иным отправным международным законом; и (4) адекватно интерпретироваться может только на фоне децентрализованной политической власти, основанной на необходимости локализированного присвоения. Конечно, эти способы разрешения конфликтов могут показаться основанием для системы самопомощи, в которой правым оказывается сильный, однако лишь тогда, когда их абстрагируют от их социальной логики и потому грубо уравнивают современные межгосударственные войны со средневековыми усобицами^[55].