Миф о Христе. Том II

В связи с этим становится в высшей степени правдоподобным мнение Смита, что и слова изданного Вейсом магического папируса: «заклинаю тебя богом евреев Иисусом», указывают на дохристианское употребление имени Иисуса для заклинаний. Правда, Вейс утверждает, что этот папирус вышел «наверно» из рук язычника, «который не мог еще различать христиан от иудеев» (19). Также и Дейссман держится того взгляда, что это имя вставлено «потом» каким-нибудь язычником, так как ни христианин, ни иудей не назвали бы Иисуса богом евреев. А если Иисус был первоначально именем божества? А если существовал дохристианский иудео-гностический бог Иисус? Не впал ли здесь, наконец, сам Дейссман в ошибку осмеиваемых им «вычеркивателей имен», «для которых подлинно только пошлое» и которым приходится выскабливать и подчищать там, где стоит великое имя? К вышеприведенным словам переписчик приписал «катарам», т. е. «чистым». Не какая-нибудь мелочь, а сам Альбрехт Дитерих признал «чистых» тождественными с ессенами или терапевтами и указал на то, что папирус отнюдь не обнаруживает христианского влияния, а принадлежит эллинистически-иудейскому кругу; после чего, следовательно, ессены все же, наконец, знали Иисуса-бога. Что говорит на это Вейнель, называвший «детски-наивным» отожествление «чистых» с ессенами? Он прямо, безо всяких околичностей, уверяет: «Всякий знает, что здесь налицо христианское влияние, что здесь имеется в виду христианский Иисус, по недоразумению принятый за бога евреев» (103). Было бы интересно узнать, откуда это он и ему подобные так верно «знают». Вейнель обвиняет Смита в том, что последний со своим вышеуказанным предположением спекулирует на «людском невежестве». От мужа, уста которого так источают «любовь», как у Вейнеля, и который так восторженно-мило славословит проникнутый любовью образ мыслей своего этического примера — Иисуса, — от такого мужа не следовало бы ожидать, что он сам себя так смажет по физиономии.

Поистине, вовсе не «верно», что приведенный и «Мифом о Христе» наассенский гимн христианского, а не дохристианского происхождения, даже, если бы было правильно, что наассены, псалом которых передал нам Ипполит, пользовались уже в качестве священного писания евангелием Иоанна и посланием к ефесянам, — что утверждает Вейнель, а Вейс ему просто поддакивает. Так как наассены или офиты, как это, кроме Мосгейма, в своей «Geschichte der Schlangenbrüder» допустил и Баур, а (обстоятельно показал Гениг) существовали уже до возникновения христианства, то настоящим petitio principi является взгляд Вейнеля, что этот псалом принадлежит «христианским наассенам», тем паче, что сам псалом носит древний характер и стоит в самом близком родстве с соответствующими вавилонскими заклинательными формулами. Напротив того, вряд ли можно не согласиться с мнением, что древневавилонское волшебство, совершавшееся при помощи имен, искони было связано с идеей божественного целителя, и имя Иисус (Иисус Навин, Язон, Язий) было тем именем, которое уже дохристианскими гностическими сектами применялось при заклинаниях. При том же имя должно было обозначать какое-нибудь божественное существо, что едва ли может возбуждать сомнения у того, кто хоть немножко знаком с миром представлений, связанных с заклинанием духов и волшебством.