Миф о Христе. Том II

Следовательно, мы здесь имеем «убедительное доказательство» того, что Павел все же знал кое-что определенное из жизни Иисуса, что он действительно, считал его исторической личностью. Это место, — уверяет, ведь, и Вейс, — для всего воззрения Древса «убийственно, ибо здесь не только приводятся слова господни, но и целый определенный эпизод из жизни Иисуса дан с такими подробностями, которые обнаруживают хорошее знакомство с историей страданий Христа: ночь, предательство, вечеря пред арестом» (105). Конечно, если только соответствующие слова, действительно, вылились из-под пера Павла, а Не представляют позднейшей вставки в текст. К сожалению, в качестве таковой я должен рассматривать их теперь, как и раньше, несмотря на всю ругань моих противников и несмотря на все усилия, которые потратили теологи на то, чтобы особенно в этом случае показать мой «дилетантизм».

Прежде всего и здесь для разбираемого нами вопроса совершенно безразлично, как далеко простирается вставка. К ней можно относить только 23 — 25 стихи. Можно также ввести и стихи 26 или 26 и 27, и можно, наконец, считать интерполированными все стихи 23 — 32. Вейс во всяком случае считает возможным исключить стихи 23 — 25, но опять берет это обратно, потому что в таком случае отпал бы намек на «сей хлеб» и «сию чашу», о которой идет речь в 26 стихе. Но разве в стихах 20 и 21 не говорится о вечере господней, само собою понятными принадлежностями которой являются хлеб и чаша, так что не могло бы возникнуть никакого сомнения в том, какой хлеб и какую чашу имел в виду апостол в стихе 26? Фактически и здесь различные ученые делали различные вырезки, — как это отмечает и ван Манен, говоря, что текст сам по себе не имеет никакого единства. Посему я, так как это ничего не вносит в дело исследования, в первых изданиях «Мифа о Христе» относящийся к простой критике текста вопрос о размере этой вставки оставил открытым, чтобы затем, при повторном исследовании целого, остановиться на признании вставкой 23 — 32 стихов. Это, по мнению Вейса, является признаком «жалкой беспомощности», которая даже могла бы вызвать его «сострадание», «если бы, — как он пишет, — самоуверенность человека, об этих вещах не имеющего ни малейшего понятия и все же отваживающегося на такие далеко ведущие утверждения, если бы неприкрытая тенденциозность его «аргументации», если бы все это не вызывало нравственного возмущения» (105). Мне прямо жаль служить для своего коллеги Вейса предметом «нравственного возмущения», но как мне помочь себе: тот способ, каким теологи во что бы то ни стало стараются защитить 11,23 ел. послания к коринф. против всяких возражений, отнюдь но производит и на меня впечатления полной бес тенденциозности, и я знаю людей, которые, в остальном не разделяя моих взглядов, все же «нравственное возмущение» господина Вейса при употребляемом им сорте полемики находят весьма удивительным.

Вейс пишет: «это имеет свое хорошее основание, что Древс не высказался относительно этого пункта (т. е. размера интерполяций); ведь, как только он поразмыслил бы над этим вопросом, он должен был бы признать, что весь отрывок сам по себе держится на прочном якоре и нигде не дает возможности для расчленения» (104). Равным образом и Вейнель называет «очень поверхностным суждение», что стихи 11,23 сл. послания к коринф. из общей связи выпадают и потому являются позднейшей вставкой. «Это место закреплено и подтверждается всей общей связью». Против этого я могу указать только на то!, что другие исследования держатся совершенно иного мнения. Если мои противники, быть может, не сочтут для себя авторитетом как «дилетанта» Робертсона, который тоже считает это место интерполированным, то все же такие теологи, как Штраатман еще в 1863 г. и Бруине отвергли подлинность Павлова рассказа о тайной вечери и заявили, что этот рассказ вовсе не входил в общую связь послания. Больше того: в то время как Штек называет его состряпанным для литургического употребления, Фёльтер признал даже всю 11 главу первого послания к коринф. вставкой. Да и ван Манен это место Павла о тайной вечере подверг сомнению вследствие его недостаточной связи с предшествующим и сказал о нём, что оно производит впечатление сборника примечаний из различных источников, предназначенного на то, чтобы оттеснить на задний план практикуемые в общинах «вечери любви» (агапы) вследствие происходящих там безобразий и поставить на их место чествование тайной вечери. К этим исследователям присоединился переводчик труда ван Манена «Römerbrief» — Шлегер и высказал свои соображения против подлинности этого места. В самое же последнее время также и Смит признал его вставкой.