Миф тесен

Канадский премьер подает руку Путину со словами «выметайтесь с Украины», а его пресс-секретарь рассказывает об этом журналистам. Министр иностранных дел Австралии, страны-хозяйки «двадцатки», вслух через газеты размышляет, звать президента — участника этой самой «двадцатки» или нет. Встречать его высылают третьестепенных чиновников. Селят в гостинице хуже, чем для дорогих гостей. Законы гостеприимства на таких собраниях предписывают хозяевам о гостях и гостям друг о друге отзываться хорошо, и это правило было нарушено. Путин хотя и присутствовал лично, находился в положении человека, о котором все время говорят между собой и с прессой за глаза в третьем лице. На мероприятиях смотрят неулыбчиво, сбиваются в группки без его участия, а он ищет, к кому бы подойти, или гордо проплывает мимо. Потом все бросает и уезжает раньше всех, никто из крупных чиновников не провожает его в аэропорт. Он демонстративно жмет руку полицейскому: я с народами мира, а не с политиками.

Сначала все к нему езжали;

Но так как с заднего крыльца

Обыкновенно подавали

Ему донского жеребца,

Лишь только вдоль большой дороги

Заслышат их домашни дроги, —

Поступком оскорбясь таким,

Все дружбу прекратили с ним.

Канал прерван.

Эра оскорбленных чувств

Латинское слово для «оскорбления» contumelia связано с прилагательным contumax и глаголом contemno, con + temno, с + резать, и почти буквально соответствует одному из русских глаголов со значением оскорбления «срезать». Греческое prosbole, от pros + ballo, к + бросить, приставка, означающая направление действия, и глагол «бросать» тоже понятны по своей внутренней форме: бросить что-то в кого-то. Презрительно бросил. Есть даже русские вульгарные соответствия вроде хамоватого «наброс».

Оскорбление в русском — по самому устройству слова — нечто, что должно заставить человека почувствовать скорбь. Грусть, тоску, печаль. Латынь и греческий говорят об оскорбляющем — о его действии. Русский — о том, кому нанесено оскорбление. О его чувствах: об обиженном и обидевшемся.

Времени оскорбления в России соответствует эпоха обид и оскорбленных чувств. Поиска обидчиков и тем для обиды. Российские публичные спикеры последних лет лидируют не только по части оскорблений, но и по части регистрируемых ими же обид, нанесенных им лично, России, православию, нашей великой истории, национальным, религиозным, половым и прочим лучшим чувствам. Как заметил коллега Иван Давыдов, целые номера современных российских газет, целые выпуски новостей могут состоять из публичных обид. «Сегодня депутат Х обиделся на...» «Губернатора Y задело высказывание о...» Представитель комиссии такой-то заявил, что глубоко оскорблен тем-то и тем-то, этот вознегодовал, тот потребовал извинений, она — призвать к ответу. Российские ораторы жалуются, негодуют, ропщут, дуются как мышь на крупу.

Чувствительность их повысилась необыкновенно. Души тонки, как кружева барышень. Россия представляется им местом злачным, местом покойным, иде же не должно быть ни печали, ни воздыхания. И раз вздохнув — а это у нас легко, — требуют к ответу. Однако кого из страдальцев наказывать, а кому дать удовлетворение? Одни страдают оттого, что Путин вернулся, другие страдали бы, если бы он ушел. Я сильно страдаю оттого, что владельцы московских квартир вешают кондиционеры на фасады домов, лишая смысла любую архитектуру. Владелец же квартиры страдает оттого, что у соседа есть, а у него нет, — и вешает свой ржавый чемодан рядом с ионической капителью.

Моральное страдание зависит не от поступка человека, а от субъективного восприятия его действий потерпевшим, а это вещь зыбкая и неопределенная. Категория моральных страданий, во-первых, не квантифицируемая: как их измерить? Во-вторых, не отвечает принципу nulla poena sine lege — «без точного закона нет ни преступления, ни наказания»: потенциальный правонарушитель не может с точностью предсказать, какие его действия повлекут оскорбление чувств. То есть этот состав преступления зависит не от деяния, а от субъективной оценки потерпевшего.

Мистер Твистер с женой, дочкой и мартышкой страдали оттого, что с ними в одной гостинице, и даже на одном этаже, оказался негр. «Там, где сдают номера чернокожим, мы на минуту остаться не можем». Мартышка, возможно, и не страдала, но кто ее спрашивал.