Миф тесен

И странно, что логику искупления через страдание обидчивые официальные лица и защитники православной великой России применяют исключительно к своим обидчикам — пусть пострадают, посидят, подумают и очистятся, — и не применяют к себе. С точки зрения юридической обвинение в моральных страданиях кажется куда как сомнительным, а с точки зрения мировоззренческой — вообще никуда не годится. Никто не обещал православным христианам жизнь без страданий уже в нынешнем веке. Да и они сами разве чувствуют себя вовсе без греха, который можно было бы искупить каким-никаким страданием — хоть исключительно моральным, хоть парой бессонных ночей?

Почему можно смеяться над русскими

Оскорбление может закрыть канал коммуникации. Однако парадоксальным образом оно может быть тем, что его открывает — в том случае, когда адресовано носителю силы и славы. Это его проверка на доступность. Закроется обидой, осуждением, репрессиями, пытками, казнью или нет. Если нет — значит, слышит и можно с ним говорить. Античность знала и вовсю использовала такие ритуальные триумфальные оскорбления. Когда Цезарь шел с триумфом по Риму, про него пели гадости — как до этого про консулов-победителей и легатов, а после этого про императоров (правда, совсем уж ритуально).

Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.

Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии.

Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря:

Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию, —

Никомед не торжествует, покоривший Цезаря.

То, что в более поздней Европе считалось оскорблением величества, то, что в Азии каралось бы жестокой казнью, в Риме было формой возвеличения. Гадости пели про победителя в ситуации триумфа. Оскорбление и почесть, две крайности, сходились. И открывался канал коммуникации. Сводил победителя на землю: не зазнавайся. Смог выслушать это, значит, сможешь выслушать и остальное — и неприятную правду, и просьбу. «Мальчишки отняли копеечку, вели их зарезать, как ты зарезал царевича Димитрия».

Те же цели у ритуала омовения ног римским папой или константинопольским патриархом, та же функция у средневековых шутов и юродивых. Канал коммуникации, который мог быть прерван величием, открывался благодаря оскорблению величества.

Не сразу заметишь, но в современном мире осталось довольно много от древних оскорблений триумфатора. Если мы возьмемся составлять мировую карту корректности — кого в мире можно оскорблять, а кого нельзя, — окажется, что можно сильных и нельзя слабых. Можно победителей или тех, от кого по совокупности опыта ждут побед. Нельзя тех, в ком видят заведомо проигравшую сторону, сторону, которая вряд ли осилит, одолеет, одержит верх. Если мы, Россия, претендуем на роль победителей, на значение, на силу и славу, мы должны быть готовы к оскорблениям. Победителей не судят, их оскорбляют. За триумфы и виктории — давние, новые и просто потенциальные, за то, что веселится храбрый росс, но и храбрый американец веселится не меньше. Оскорбление — признание оскорбляющим поражения до выхода на ринг. Оскорбление — спутник силы.

Русская девушка Люба в 1991 году вышла замуж за пана Дзюбинского и поселилась в польской деревне Стапорково, а в 2010 году подала в суд на золовку Терезу за то, что она называет ее ругательным словом ruska, и проиграла. «Это смертный приговор для меня. Родня мужа превратит мою жизнь в ад», — воскликнула Любовь Дзюбинска, выйдя из суда. «Далек мой путь, тяжел мой путь, страшна судьба моя».

У нас «дорогих россиян» ввел в обращение Ельцин. А у поляков мы так называемся испокон веку. Не только страна Rosja, но и жители ее Rosjane, и язык у нас rosyjski. (На правильном украинском, кстати, тоже будут «россияне» и «росийска мова».) А слово ruski является, говоря филологически, пейоративом, то есть ухудшительным вариантом: можно сказать «еврей», а можно — «жид», можно «украинец», можно «хохол», одно будет нейтрально, другое пейоративно. А по-польски можно сказать rosjanin, а можно ruski.

Кстати, в английском кроме Russian есть слово russky, не столько оскорбительное, сколько звукоподражательно-ироническое. Впрочем, некоторые английские словари помечают его как offensive, оскорбительное. Для американцев правых взглядов оно звучит почти как commies (коммуняки). Наше начальство, может, про это не знало и называло «Русский дом» на зимней Олимпиаде в Ванкувере Russky Dom. А может, знало, но пошутило над собой.

Кто сам обзывается, тот сам так называется. Сама ты, золовка, руска. И всей деревне сказать: «Сами вы руски. И мама твоя руска, и дедушка у тебя руски, и кот у вас еврей». А что еще им скажешь? Даже не жаловавший поляков Достоевский называл их просто поляками, в особенно ответственных сценах — «полячишками». Но это в литературе, а в народе как-то ничего такого нет. Есть слово «лях», но на прозвище оно никак не тянет, звучит почти респектабельно. «Кто устоит в неравном споре: кичливый лях или верный росс?»