Наниматель мой неизменно кричит, так как от грохота выстрелов сделался туг на ухо. По вечерам он приглашает меня к себе, в палатку, где, в четырех стенах, под крышей, на застеленном холстом Виллесдена[62]
полу, позволяет немного отдохнуть от назойливых москитов.К центральной опоре подвешена лампа. Под ней, вытянув ноги, сложив красные ладони на животе, и сидит мой наниматель.
– Хорошо, Алибхай, хорошо! – говорит он. – Чудесно!
Добыв по экземпляру каждого из зверей, какие только водятся в границах Протектората, он полон решимости попытать счастья в охоте на чудовищ. Мне же, как ведающему всей его канцелярией, предстоит описать сии подвиги. Из уха Дегдэр, по его убеждению, выйдет «чертовски славный» трофей.
По словам Мэри, однажды дочь Дегдэр, не выдержав угрызений совести, бросится в море, отдавшись на съеденье акулам.]
Иимуу – паромщик, обманом увозящий доверчивых простаков «далеко за бескрайние воды». Страна его, лежащая на том берегу, недоступна ни для кого, кроме чудовищ да птиц, называемых краснохвостыми ткачами. Если уж угодил туда, остается одно: молить краснохвостых ткачей принести несколько палочек. Палочек, чтобы оттуда выбраться, потребуется семь. Первые две позволят превратиться в камень и, таким образом, укрыться от взоров чудовищ. Остальные пять палочек позволяют обернуться в колючки, в яму, в тьму, в песок и, наконец, в реку.
[– Прямее держись, Алибхай! Бодрей, парень, бодрей!
Мой наниматель полагает, что я не проявляю подобающей молодому человеку бодрости. Таков уж, говорит он, изъян моей расы, а, стало быть, моей вины в этом нет, но я вполне мог бы измениться к лучшему, беря пример с него. При этом наниматель мой неизменно выпячивает грудь: «Гляди, Алибхай!» – и поясняет: будешь, дескать, ходить, сгорбившись, как старый хрыч, люди решат, будто ты рохля и трус, и, что совершенно естественно, пожелают отвесить тебе пинка. И сам случая пинком под зад меня подбодрить тоже не упускает.
Действительно, спина моя часто немеет, и выпрямить руки да ноги порою бывает трудно. Наверное, наниматель в своих подозрениях прав: старею я раньше срока…
Ночами, при полной луне, так светло, что на траве видна моя тень. Когда я изо всех сил стараюсь выпрямить спину, тень извивается, словно змея.]
В то время как большинство чудовищ весьма велики, Катандабалико ростом мал, не выше ребенка. Появляется он с жутким топотом, как только на стол подадут обед.
«Радости вам! – кричит он. – Солнышка вам!»
От его крика все лишаются чувств, и Катандабалико, не торопясь, пожирает все приготовленное. Самого его приготовить в пищу невозможно: разрубленный на куски и брошенный в кипяток, он срастается заново и выскакивает из котла. Те же, кто попробует сварить его и съесть, могут по ошибке пообедать мясом собственных жен. Насытившись, устав досаждать людям, Катандабалико предпочитает прятаться среди непроходимых скал.
[Я лично предпочитаю жить в Момбасе, в задних комнатах дядюшкиной лавки, «Мусаджи и Компания». И даже притворяться не стану, будто рад ночевать на воздухе – как выражается мой наниматель, «под величавой мантией африканского неба». Над ухом зудят москиты, в траве то и дело шуршат какие-то звери – возможно, опасные хищники. Сомалийцы, повар с десятником, не ложатся до поздней ночи, рассказывают друг другу истории да сказки, а носильщики-кавирондо спят в загоне, сооруженном из багажа. Неудобств и лишений я терплю множество, но, по крайней мере, не одинок. Нанимателю нравится думать, будто я жутко страдаю от одиночества.
– Что, Алибхай, тут тебе не пикник, а?!
Он полагает, что обществом носильщиков я брезгую, а сомалийцев – по его мнению, правоверных суннитов, наверняка замышляющих в один прекрасный день срубить с плеч мою шиитскую голову – попросту слишком боюсь.
На самом деле, молимся мы все вместе. Все мы устали, все тоскуем по дому, а сюда явились только ради денег, и, если вообще разговариваем, то говорим о деньгах. Планы насчет того, что купить да куда вложить средства, можем обсуждать часами. Да, языки у нас разные, но на суахили способен объясниться любой.]
Мужеска полу великан-людоед, обитающий в холмистых предгорьях вулкана Кения. При себе носит мачете, ножи, мотыги и прочие предметы, изготовленные из металла. Если кому удастся надрезать его мизинец, все сожранные Кибуги люди лавиной хлынут наружу.
[Подозреваю, Мэри получила образование в какой-то миссии. Это вполне объясняет и имя, и ситцевое платье. Подобного образования вовсе не нужно стыдиться – не понимаю, с чего она так разгневалась, когда я принялся расспрашивать о нем? Гнев Мэри холоден, голос звучит негромко:
– Я ведь велела подобных вопросов мне не задавать! Я прихожу сюда только затем, чтобы рассказывать тебе о чудовищах! Давай сюда деньги!
Протянула она раскрытую ладонь, и я отсчитал ей условленную дневную плату в рупиях, хотя положенное по уговору время еще не истекло.