Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Мэри живо схватила деньги и спрятала в складках платья. Презрение ее жгло огнем; у меня даже руки дрожали, когда я вносил уплаченную ей сумму в гроссбух.

– Никаких больше вопросов! – кипя от злости, повторила она. – Если бы я и пришла в школу при миссии, то только затем, чтоб спалить ее без остатка! Я всю жизнь прожила свободной!

На это я промолчал, хотя вполне мог бы напомнить, что оба мы служим моему нанимателю – ведь и она, подобно мне самому, ходит сюда ради денег. Промолчал и лишь проводил ее взглядом. Шагая вниз, по тропе, ведущей к деревне, удаляясь от лагеря, она начала слегка дрожать в знойном мареве.

Щеки мои до сих пор горят, будто обожженные ее отповедью.

Перед ее уходом что-то подтолкнуло меня сказать: хоть мой отец и родился в Карачи, я был рожден в Момбасе. Выходит, я – такой же африканец, как и она.

Мэри скривила губы.

– Кибуги – тоже, – отвечала она.]

7. Киптебангурион

Устрашающей внешности, но необычайно домовитый мужеска полу великан из окрестностей Восточно-Африканского разлома. Коллекционер человеческих черепов, которыми некогда украшал свое просторное жилище. Черепа он, говорят, очистил столь безупречно и так красиво расположил, что издали дом его напоминал дворец из соли. Его жена, дочь рода людского, принесла ему двух сыновей – один, подобно матери, во всем схож с человеком, другой же, по имени Киптеген, унаследовал облик отца. Соплеменники, спасшие жену Киптебангуриона, спасли и ее подобное людям дитя, но Киптегена сожгли живьем.

[Рад сообщить, что сегодня утром Мэри вернулась, совершенно спокойная и, очевидно, решившая забыть о нашей размолвке.

Она и рассказывает, что брат Киптегена никогда не сумеет забыть воплей брата, гибнущего в огне. Сердце матери эта утрата ранила тоже. Если б ее не удержали силой, мать непременно бросилась бы в огонь, спасать сына-чудовище. Пожалуй, эти сведения в каталоге моего нанимателя не ко двору, однако я помещаю их здесь, на полях. Странное же удовольствие приносят мне все эти записи, написанные и в то же время ненаписанные, словно повисшие в воздухе, на грани между широкой оглаской и забвением.

Наниматель мой, обнаружив сии заметки, объявит их дерзостью, лукавством, надувательством. Что я тогда скажу в свое оправдание? «Сэр, я не смог рассказать вам об этом. Не нашел подходящих слов для рассказа о слезах матери Киптегена, сэр»?

А он захохочет, полагая, что в его языке найдутся слова на все случаи жизни.

Не впервые уже задаюсь я вопросом: о чем пишет на полях Мэри, каких преданий о чудищах не может мне рассказать?

Киптебангурион, говорит она, стал бездомным бродягой. И, существо современное, не чуждое новому, разъезжает по Протекторату на поездах, под вагонами.]

8. Кисириму

Кисириму обитает на берегах озера Альберт. Отмытый дочиста, в одеждах из лубяной ткани, вооруженный луком и стрелами, он блещет красою, что твой жених. Цель его – обольщение наивных юных девиц. Выдаст Кисириму пение, а смерть свою он найдет на дне ямы, пронзенный копьями.

[По вечерам, при свете лампы на центральной опоре палатки, я читаю вслух записи, сделанные за день в гроссбухе, сообщаю своему нанимателю, сколько денег потрачено, сколько провизии съедено. Как представитель «Мусаджи и Компании», Непревзойденных Торговцев, Стивидоров и Дубашей[63], я должен позаботиться о том, чтоб никто ничего не стащил. Мой наниматель потягивается, жмурится, улыбается, слушая мой отчет об остатках запасов сахара, кофе и чая, консервированного бекона, консервированного молока, овсяной крупы, соли и топленого масла, имеющихся в его распоряжении. Финики, напоминает он, исключительно для сомалийцев: сомалийцы-де без этого лакомства впадают в уныние.

Голова нанимателя битком набита предрассудками. Сомалийцы, сообщает он мне, весьма горячи нравом.

– Смотри, не обидь их чем, Алибхай, ха-ха!

Кавирондо, напротив, веселы, покладисты, прекрасно подходят для физического труда. Мой же народ трусоват, однако ловок в обращении с числами.

На всем свете, говорит мне наниматель, не сыскать человека гнуснее немца. Однако немецкие женщины весьма соблазнительны, а немецкая музыка – прекраснейшая в мире. В доказательство он затягивает немецкую песню. По-моему, ревет, как перепуганный буйвол. После велит мне почитать ему вслух из Библии. Полагает, для меня это – сущая мука.

– Что, Алибхай, ересь, да?! Ха-ха! Придется тебе, небось, рот потом мыть?! На лишние омовения силы тратить?!

По счастью, Бог не разделяет его предрассудков.

– «В то время были на земле исполины, – читаю я. – Ибо только Ог, царь Васанский, оставался из Рефаимов[64]. Вот, одр его, одр железный: длина его девять локтей, а ширина его четыре локтя, локтей мужеских», – читаю я.]

9. Коньек

Коньек – охотник. Огромные, страшно выпученные глаза его способны заметить любое движение хоть на дальнем краю равнины. Дичь его – люди. Бегает он огромными, размашистыми шагами, а спит под ветвями густолистых деревьев. Любимый вопрос его: «Матушка, чей это след?»