Мифологемы

Конечно, в каждую эпоху присутствует своя форма гордыни, но в нашу эпоху люди приходят в особый восторг от иллюзии «прогресса». Как известно, в массовой культуре мифы – это боги других людей. «Наши», разумеется, являются «реальными». Что же тогда исчезло? Зевс? Разве власть, которую когда-то воплощало это имя, просто не была перенесена на власть Прогресса? Разве комплекс власти не стал «расстройством» и «нарушением» нашей истории, наших институтов, а иногда – и нашей личной жизни? На самом деле исчезло имя, словесная шелуха, но та энергия, которая воспринималась как божественная, ускользнула под землю. Да, Пан убит, убит торжественной серьезностью, и при этом, оказавшись подземным узником, он таки по-прежнему нападает на отдельных людей паническими атаками, на общество в целом -крайностями и произволом массовой культуры, а также проявляется в националистическом безумии.

Да, словесный призрак Афродиты исчез, но та энергия, которую она воплощала и которая заслуживает всяческого почитания, сегодня превращается в эмоциональные расстройства и бесплодные отношения. Богами пренебрегли; иначе говоря, первичные энергии, которые подавлялись, расщеплялись и проецировались, сегодня проявляются как неврозы. Они представляют собой ожившие раны, которые проявляются в истории, отыгрываются в семьях, средствах массовой информации или в различных изъянах отдельной взятой души.

Вполне допустимо, что к такому феномену, как боги, врачебное сообщество относится как к изумительной гиперболе, а сообщество верующих – как к святотатству. Для первых, которые отвергли глубинное и отделили душу от психологии и психиатрии, такая метафора, как боги, является всего лишь метафорической крайностью. Вместе с тем они сами бессознательно обожествляют фармакологию, DSM-IV [153] и так называемый «курс лечения». Они игнорируют именно смысл травмы, задачу страдания и духовную программу исцеления.

Для истинно верующих или людей, ленивых в своем оцепенении, такое употребление слова «боги» кажется святотатством, ибо оно значит, что есть чей-то еще родовой бог, и это – не их бог. При этом они нарушают Первую заповедь: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим»[154]. Бог, которому они поклоняются, – это родовой бог, а не бог, который, застывая, самоликвидируется и скрывается под землю в поисках другой формы. Они совершают самый древний из всех религиозных грехов, идолопоклонство, поклоняясь сотворенному ими образу бога[155].

С архетипической точки зрения бог – это образ, порожденный глубинным переживанием, встречей с таинством. Поэтому божество всегда самообновляется. Как вообще его можно зафиксировать? Это энергия, а не образ. Образ – это лишь мимолетная внешняя оболочка божества. Божественное переполняет оболочку, оставляя ее нуминозной, и когда человеческое Эго хочет его зафиксировать, ему поклоняться и сузить его в угоду безопасности собственного Эго, бог «умирает», то есть покидает эту оболочку, чтобы найти себе какое-то иное воплощение. В этом заключается мотив «смерти бога», который можно встретить в античной мифологии всех народов, существовавший задолго до того, как его в XIX веке провозгласил Ницше.

Такое признание смерти бога, с одной стороны, представляет собой простое наблюдение того, как некий создавшийся образ оказался столь материализованным, столь связанным, что больше не трогает ни сердце людей, ни их дух. В детском возрасте меня сбивало с толку, что при таком количестве творческой, радостной, побуждающей к изменениям и к тому же жуткой риторики о боге все, что воздействует на жизнь окружающих меня людей, содержит очень мало признаков такой энергии. Хотя в то время я еще не мог ничего понимать, но ощущал расхождение между риторикой, которая воздействует на мозг, и de facto диссоциативными проявлениями измельчания души – в депрессии, инфантилизации, устрашении, деградации и замаскированными усилиями узаконить социальный и моральный статус-кво. Позже я понял, что все эти качества удовлетворяли потребности Эго в ощущении безопасности и никогда не признавали присутствия богов в самом ядре нашей сущности.

А с другой стороны, такое утверждение, как смерть бога, парадоксальным образом является подтверждением достижения свободы и автономии, на которой настаивают боги. Чем больше мы стремимся их определить и ограничить, тем больше они от нас ускользают. Именно поэтому столь пустыми кажутся воззвания телепроповедников. Демонстрируя свою безумную уверенность, они расписываются в своей неуверенности, а их настойчивость подчеркивает отсутствие экзистенциальной свободы, которое они тщательно пытаются скрыть. Их тайные теологические намерения сразу становятся явными, как только у них в руках оказываются деньги напуганных ими людей.