Мифология богини

Впрочем, здесь надо отметить следующее; сюжет о Сиренах весьма специфичен и, безусловно, не принадлежит тому автору или кругу авторов, которым мы обязаны историями про киклопа, Кирке или (допустим) феаков, о которых речь пойдет дальше. Это следует не только из явного нарушения логической связи, но и с чисто филологической точки зрения. История про Сирен – не «литература», в смыспе отсутствия образной подачи материала: когда утверждается, что Одиссей прибыл к киклопу, читателю показывают последнего, и он видит, о ком идет речь, точно так же он видит и Кирке; о том же, кто такие Сирены, как они выглядят, почему их именно две, не говорится ни слова. Таким образом, автор как бы не ставит своей задачей вводить читателя в собственно миф о Сиренах, – для него, очевидно, важно совсем другое: заявить о своей негативной по отношению к ним позиции. Иными словами, в данном случае мы имеем депо с жанром специфического и сугубо прикладного характера; избегая резкого слова «донос», назовем его условно жанром «предостережения».

Однако кому, собственно, могла принадлежать инициатива подобного предостережения? Чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить о тех весьма «хитроумных» действиях, которые приписываются Одиссею в данном сюжете. Своим товарищам он, как известно, велел залепить уши воском – так, чтобы вообще никакого пения не слышать (следуя принципу «от греха подальше»), себе же приуготовил особую участь, которую вполне можно охарактеризовать как «сознательный отказ». Привязанный к мачте, Одиссей слышит песни Сирен, но при этом заранее лишает себя возможности последовать им; если принять корабль за метафору некоего социума (случай для античности весьма характерный), то перед нами предстанет общество довольно любопытного типа: «наверху» – группа «посвященных», только за собой сохраняющая привилегию на получение объективной информации, «внизу» – «массы», которым доступ к информации (под предлогом их«неподготовленности») закрыт. Цель общества – выйти за пределы естественного процесса, выраженного в категориях бинарного символизма.

Читатель может, конечно, задаться вопросом: неужели построения подобного рода, для позднейших исторических этапов довольно типичные, могли быть известны «уже» Гомеру? В ответ на этот предполагаемый вопрос напомним, что принятая дата создания гомеровского эпоса – VIII в. до н. э., но сюжет с Сиренами, в том виде, в каком он предстает перед нами, мог появиться (что, скорее всего, и имело место) значительно позже; знаменитый же философ Платон, давший детальное описание общества, основанного на вышеуказанных принципах, жил в V – IV вв. до н. э., причем считать его «одиноким безумцем» нет решительно никаких оснований. Подобные идеи тогда уже не только правили умами, но и получали вполне осязаемое воплощение, – в Индии, к примеру, именно в эту эпоху стремительно набирал силу буддизм, то есть идеология, основанная как раз на тех самых принципах, что описывает миф о Сиренах. Не надо, по-видимому, особо доказывать, что эта новая идеология не могла занять ведущие позиции «в один день» и что этому неизбежно должен был предшествовать долгий, можно сказать, даже «многовековой» подготовительный процесс.

Впрочем, данная тема выходит за рамки нашего исследования; здесь мы отметим только, что образ Сирен присутствует и у Платона. В диалоге «Государство» они изображены восседающими на кругах веретена Ананке – богини космической необходимости, которая является у Платона точным олицетворением понятия, вошедшего в обиход под индийским термином «karma». Пение Сирен, таким образом, есть не что иное, как мелодическое выражение закона кармы.

Разумеется, платоновский образ Сирен выглядит более «возвышенно», чем тот, что являет нам «Одиссея», – и это вполне естественно, поскольку ни себя, ни свою аудиторию Платон отнюдь не относил к тем, у кого «уши залеплены воском». Однако негативное отношение к Сиренам никоим образом не отменяется: Сирены, как мы видим, выражают идею движущегося космоса, тогда как цель «посвященного», «истинного философа» заключается в том, чтобы выйти за его пределы к «подлинному 6ытию» – статичной, бесформенной, бесцветной и, по нашему глубокому убеждению, совершенно пустой абстракции, – которая, в силу еще не изученных законов человеческой психики, не раз на протяжении истории провозглашалась в качестве конечной цели мирового движения.