Мифология богини

И все-таки теме загробных наказаний следует уделить некоторое внимание. В рамках «мифологии бога» она не выходит за пределы дидактической фикции, и, следовательно, возникает соблазн вообще лишить ее онтологического статуса, – подобно тому, как это делают некоторые современные теологи. Однако идея загробных наказаний отнюдь не чужда и «мифологии богини», причем в данном случае реалистический характер ее разработки должен, как нам кажется, наводить и на некоторые размышления «общефилософского» плана: в частности, значительный интерес представляет миф о Тантале, включенный в число «видений» Одиссея, но относящийся, несомненно, к более архаическому уровню, чем большинство прочих сюжетов одиннадцатой песни. Напомним, в чем, собственно, заключается этот миф.

Тантал – старик, стоящий по шею в озере и, несмотря на это, мучимый жаждой. Всякий раз, когда он пытается отпить из озера, вода исчезает и вокруг остается только сухая черная земля. Тот же Тантал видит вокруг себя деревья, увешанные плодами: груши, гранаты, яблони, смоковницы и оливы – словом, «все, что душе угодно», однако «душа» Тантала в данном случае вовсе не подразумевается, поскольку всякий раз, как он протягивает руку за плодами, их уносит неожиданный порыв ветра.

Чтобы оценить должным образом всю «серьезность» этого мифа, следует выстроить простейшую логическую Цепочку: какие, собственно, «плодовые деревья» могут вообще находиться в загробном мире? Очевидно, только деревья жизни – если вспомнить восстановленную нами праформу мифа о Персефоне. И вода загробного мира,

следуя той же логике, будет не какой-нибудь абстрактной водой вообще, а водой жизни. Бот почему гнев Персефоны страшен: воспоминание о «свете солнца» при невозможности вернуться к нему красноречивее любых самых картинных «мучений». Тантал, как это подчеркнуто в тексте, «старик» – вечный старик. Ему знаком «вкус жизни», и он только и мечтает о том, чтобы почувствовать его снова, – но ни осуществить эту мечту, ни забыть о ней он не может.

Каковы же причины постигшего Тантала наказания? Ответить на этот вопрос нам поможет сводка Р. Грейвза, «являющая умственному взору» сразу все преступления данного персонажа. Вот первое из них: «зарезал собственного сына», «пытался угостить богов его мясом». Подобные действия у современного читателя вызовут, очевидно, негативную оценку, однако, заметим, в древности они могли расцениваться и вполне положительно, – достаточно вспомнить хотя бы историю Авраама, совершившего (напомним, что в мифологии условное наклонение нередко равнозначно изъявительному) фактически то же самое, что приписывается и Танталу, однако по этой причине отнюдь не переставшего служить «образцом для всех верующих». В случае с Танталом речь также шла, несомненно, о религиозном обряде, поэтому едва ли стоит рассматривать его поступок как «личное преступление» – здесь уместно было бы говорить скорее о «недостатках всей системы».

Разумеется, «мифология богини» могла занимать критическую позицию по отношению к этим «недостаткам», однако более вероятной причиной для наказания Тантала послужило, как нам кажется, второе его преступление, заключавшееся в «сокрытии краденого» (золотого пса Реи, созданного Гефестом для того, чтобы охранять ее новорожденного сына) и «клятвопреступническом отпирательстве в содеянном». Рея – весьма древняя богиня, почитавшаяся, несомненно, еще в минойскую эпоху; если верить «Гимну к Деметре», элевсинский культ Деметры и Персефоны также имеет критское происхождение, и, следовательно, тот «мифологический факт», что Рея является матерью Деметры, не стоит рассматривать как простое совмещение различных традиций. Между преступлением Тантала и его наказанием прослеживается, таким образом, вполне определенная логическая связь.

Впрочем, существуют мифы, где эта связь имеет более наглядный характер и уже не нуждается в реконструкции. К их числу относится миф о Пирифое, друге Тесея: перейдя в своем «удальстве» все возможные пределы, друзья решились похитить в конце концов саму Персефону. Явное безрассудство подобной затеи, видимо, отчасти умерялось в их глазах наличием как собственного «опыта» (до этого друзья успели похитить Елену – персонаж, как мы показали, типологически не столь уж далекий от Персефоны), так и образца для подражания (в лице уже небезызвестного читателю Аида). В VI книге «Энеиды» Вергилий сообщает о том, чем закончилась для Пирифоя его «молодецкая выходка»: несмотря на то, что в загробном мире этот герой возлежит за роскошным столом, участь его отнюдь незавидна: всякий раз, как он протягивает руки к дразнящим воображение яствам, «появляется Эринния с факелом и по рукам ему – раз, раз!». Впрочем, здесь мы позволили себе сугубо «фольклорное» развитие темы, которое строгий вкус Вергилия, возможно, и не одобрил бы, – но, в любом случае, из его текста следует, что Эринния (точнее, старшая из Эринний, по сути, сама Персефона) не позволяет Пирифою дотронуться до того, что находится на столе.