Мифология греков и римлян

Двоеприродного, в небе блуждающего Протогона
Ныне зову, яйцеродна, велика, с крылами златыми,
С ревом быка, и богов блаженных и смертных рожденье,
Семя, что памятно всем, многопылкого Эрикепая,
5 Скрытого в тайне святой, многошумного, светлую отрасль.
Ты, который мрачный туман очей прояснил, повсеместно
Ставши ударами крыльев кружить по всему мирозданью;
Чистый свет ты, блестящий, откуда Фанетом зову я,
Также владыкой Приапом тебя, круглооким Антавгом.
10 Но, блаженный, ликуя, гряди, многомудрый, с плодами
К таинствам разным святым, что свершают
участники оргий.

Е. ТИТАНЫ (И В ОСОБЕННОСТИ КРОНОС)

Фанет есть первое явление в бытии вообще. Он слишком первичен, чтобы действовать в качестве реального героя теого–нического процесса. Он управляет всем незримо и как бы издали. Но вот и реальные герои теогонии. Сначала они тоже все еще слишком общи. Уран и Гея, как мы видели, есть первое воплощение Фанета или, лучше сказать, то первое, что во свете Фанета явилось. И это первое есть необузданная мощь всемирных зачатий и порождений. Обуздать эту мощь, сковать ее в форму, понять ее и овладеть ею — такова задача Титанов.

Как из Эфира и Хаоса рождается Мировое яйцо, как от Фанета и Ночи — все божества вообще, так от Урана и Геи — Титаны.

Интересен текст («История», § 23 а), где Эпименид конструирует из Воздуха и Ночи «двух Титанов», представляющих собою не что иное, как стяжение и распределение хаоса Воздуха и Ночи в пространственную (или «умопостигаемо» — пространственную) форму.

Титаны, стало быть, представляют собою ту ступень теого–нического процесса, когда бесконечная мощь мировых зачатий и порождений, т. е. всей божественно–мировой жизни, охватывается в едино–раздельном акте мысли и воли, т. е. личности вообще. Вот почему они, во главе с Кроносом, восстают против Урана, лишают его производительной силы и освобождают все внутренно–нетворческое и ставшее грузной физической силой (Киклопов и Сторуких), что Уран превратил в незначащее бытие («низверг в Тартар»). И вот почему Кронос пожирает своих собственных детей: ведь нерасчлененная мировая жизнь не терпит ничего вне себя; она все «поглощает» в себя. Освободить вещи от их пребывания в недрах нерасчле–ненного, целого божественного ума можно только путем погружения их в живую текучесть, путем их перехода в новое и самостоятельное инобытие. Для этого нужен Демиург, который и дан в теогонии в виде Зевса. Отсюда понятно, почему неизбежно столкновение Зевса с титаническим началом. Демиург создает, строит, упорядочивает, животворит и движет; Титан же, наоборот, все поглощает в себя, все превращает в нечто самодовлеющее, которое не нуждается в творчестве чего–нибудь иного. Понятно и то, что демиургический принцип в последовательном развитии теогонического процесса есть более поздняя и более совершенная ступень, чем принцип титанический, хотя, поскольку Демиург все же не может в конце концов не вместить в себя титаническое начало, еще более высокой ступенью теогонии является примирение Зевса с Титанами.

Таким образом, титанизм не есть борьба человечества и не есть, как обычно писали в школьных руководствах, восстание низших природных сил против богов, но титанизм старше самих богов и есть борьба самих богов с еще более высокими началами за свое самоутверждение. И только уже по аналогии с этим, в порядке повторения этой борьбы на последующих этапах мировой жизни, мы встречаемся с человеческим титанизмом, завоевывающим себе самостоятельное место наряду с богами. Ср. у Dion. Chr. 30: «У нас всех, у людей, кровь Титанов…» Такова миссия Прометея, сына титана Иапета. Равным образом, не Титаны ниже богов, но—Гиганты, с которыми действительно олимпийцы борются как с чем–то низшим (впоследствии как раз путали Титанов с Гигантами).

В античной теогонии все будет очень смутно и случайно, если не усвоить себе этой основной схемы. Усвоивши это, мы можем обратиться к изучению источников.